Утром, за завтраком, Дора рассказывает мне свой ночной сон. Она едет на машине по планете, носящей мое имя (спасибо), впрочем, вся вселенная представляет собой одну-единственную круглую сияющую планету, по которой она и прогуливается. Появляюсь я, иду большими шагами, заставляю повернуться шарик, подвешенный в пустоте или бесконечности. Мы здесь на краю мира, но, собственно, никакого края нет. Мир без берегов, только центр.
— Это было приятно?
— Очень.
— Как я был одет?
— Во что-то длинное, похож на монаха.
— Тела?
— Нет, никаких тел. Существа.
— Существа?
— Вещества-существа.
— Это что, бред?
— Надеюсь.
Мы сидим на деревянной террасе, окруженной деревьями, на солнце. Дора, растрепанная, еще в своей голубой шелковой пижаме. Она пьет апельсиновый сок. Затем:
— Ты веришь, что существовали люди, подобные нам?
— Вне всякого сомнения. Почти повсюду. Но об этом некому рассказать.
— Почему?
— Неходкий товар.
— Так делают счастливые люди, убежденные, что у них никакой истории не было?
— Вот именно.
Да, я очень хорошо себе их представляю, этих «без истории», чья история, возможно, только-только начинается. Они здесь, на краю мира, в этот самый момент. Толпа единичностей, неспособных к объединению, великая зыбкая тишина. Эти перешептывания, эти прикосновения, эти сверкающие глаза, эти плотно сжатые руки и ноги, как я их понимаю, как я их принимаю. Они прячутся, и они правы, не стоит возбуждать ненависть смертных или зависть богов. Их будут защищать в суде, не правда ли, в Трибунале неизбежного зла. Мэтр Вейс, это для вас. Докажите-ка нам невиновность «радостных преступников». Правда, у них нет никаких шансов быть оправданными, но все равно, защищайте их. Боюсь только, что ваши аргументы прозвучат слишком литературно, но давайте, у нас есть время выслушивать ваши басни. А потом нет, замолчите.
Дамы и господа, эти безответственные субъекты, которых нам надлежит приговорить, все до одного заслуживают суда китайского военного искусства: «Тот, кто ловок в стратегии, не приобретает ни славы за свою хитрость, ни награды за свою храбрость». Ладно, оставим их, у них нет истории, их мыслей не существует, их приключения мнимы, а правдивое повествование — перечень несчастий. Это нечто вроде внушительной компенсации, возмещения убытков, вознаграждения за понесенный ущерб. Ну, говорите же, несчастные, рассказывайте о своих сомнениях, своих тупиках, своем распаде, своих горестях. Центральное Бюро Леймарше-Финансье умоляет вас об этом. Жалоба — краеугольный камень их Империи. Жгучее рыдание все нарастает, из века в век, и замолкает, припав к подножию их вечности. Это универсальное проявление достоинства того, что принято именовать родом человеческим. Страдание и тупик, в котором оказалось человеческое существование, — ко всему этому без конца взывают, это финансируют, пропагандируют. Мы здесь не для того, чтобы веселиться, жизнь нисколько не забавна, и я готов вам немедленно это доказать при помощи сотни тысяч тягостных личных дел. Нет счастливой любви, дамы и господа, каждый и каждая несет в себе рассыпавшийся образ этой самой невозможности, как некий разрыв, сдавленный крик раненной птицы. Сама истина по определению тягостна, зато она позволяет председателям всякого рода обвинительных палат, а также их приятелям из администрации, уже отбыть в отпуск на Багамы или куда-нибудь еще, лежать на пляжах, которым не грозит загрязнение. Так воздержитесь говорить нам о криминальных страстях с их привкусом радости, это так же вышло из моды, как и абсурдная идея всемирной революции. Или уж если вам так хочется рассказывать все эти любовные штуки, делайте это хотя бы в единственно дозволенном стиле: клише и рекламные ролики, предварительно одобренные Бюро пустых Развлечений. И не забудьте главное: секс ведет к жестокости или меланхолии, мужчины и женщины могут ладить друг с другом лишь на время, необходимое, чтобы сделать фотографию и удачнее продать продукт. Все остальное — потерянное время, в бюджете не заложено.
Однако же мы, стратеги личной жизни, без славы и награды, — по крайней мере, некоторые из нас, — если и пишем свои Мемуары, которые не будет ни прочитаны, ни поняты, мы возвращаемся в ночь, то есть к истинному свету. Наши безвестные сообщники рассеяны по всем городам мира. Здесь, в Вашингтоне, в парке. В Сан-Франциско, в Торонто, в Нью-Йорке. В Амстердаме, на берегу канала. В Париже, в старинном подвальчике неподалеку от острова Сен-Луи. В Лондоне, Берлине, Мадриде. В Венеции, возле морского вокзала. В Вене, Тюбингене, Варшаве. В Праге, возле самого замка. В Токио, Сингапуре, Каире. В километре к югу от замка Марго. В Барселоне, на Рамбла де ла Флорас, в Иерусалиме, Кейптауне, Буэнос-Айресе. В Шанхае и Пекине, против всякого ожидания. Все эти места, какими бы разными они ни были, похожи: их объединяет какой-то особый покой.
В тишине я думаю о Франсуа, глядя на железнодорожный паром, прибывающий в Макао, что на широте Китая. Вот он пересекает расширенное устье Жемчужной реки. Замечен ли он триадой 14 К Гонконга? В конце концов, возможно, и нет.
Чтобы передвигаться по Нью-Йорку, садимся в наземное метро, живем на самом Манхеттене, в квартирке, которую на время уступили Доре, окна прямо на юг. Всегда очень яркое солнце в неподвижном синем небе. Много спим. Вчера вечером Клара давала концерт в Линкольн-Центре. Невероятна, как всегда. То, что главный мыслитель двадцатого века — по этой самой причине систематически подвергавшийся клеветническим нападкам, как и положено, — называет «чудом близкого».
Рояль, тимпан, пальцы.
«Вспышка приходит оттуда, где царит покой, как если бы и сама она была покоем».
Вероятно, это отголосок Майстера Экхарта (это идет через Моцарта, которого Клара играла всем своим телом):
«Озаренные этим светом, просыпаются все силы души, и обостряются внешние чувства, благодаря которым мы видим и слышим, а также чувства внутренние, которые мы называем способностью мыслить: насколько они полны и насколько неисчерпаемы — вот это чудо. Я могу с такой же легкостью размышлять о том, что находится за морями, как о том, что рядом со мной. Вне мышления существует интеллект, поскольку он еще находится в состоянии поиска. Он ищет повсюду: бросает взгляд то туда, то сюда, берет и оставляет. За интеллектом, который находится здесь и в поиске, есть другой интеллект, который здесь уже не ищет, который здесь существует в своем простом, прозрачном существовании, который здесь в плену этого света. И я сказал уже, что, озаренные этим светом, просыпаются все силы души. В мыслях просыпаются чувства: насколько они возвышенны и насколько неисчерпаемы, никто этого не знает, кроме Бога и души».
