Мужчина рядом, если он, конечно, мужчина, а не тряпка, расслабляет. И это, наверное, плохо. Жизнь приучала меня быть сильной и рассчитывать только на себя. Но Егор рядом, он пожимает мне руку, приносит чистую воду и, когда сил идти уже нет, молча, отбирает мой рюкзак и вешает его себе на плечо. Мне хочется немножко побыть слабой, и я малодушно позволяю себе такую роскошь.
Все меняется совершенно внезапно, в тот миг, когда Егор каким-то совершенно нечеловеческим, нереальным движением закрывает меня собой, убивает бандитов и выбегает из дома. На коленях ползу к дверному проему, игнорируя всхлипы Боипело. Я вижу Егора, навстречу ему бежит еще один боевик с автоматом. В ужасе зажимаю рот рукой, но не могу отвести глаз. Рокотов, издав какой-то звериный рык, решительно идет на бандита. И тот не выдерживает, бросает оружие и падает на колени, выкрикивая что-то. Егор резко выбрасывает руку вперед, и поверженный враг падет. А потом происходит ужасное. Пару шагов к дому, и Рокотов, приложив руку к груди, опускается на землю.
Сначала я решила, что его ранили. Но минуты хватило, чтобы понять, что нож вошел в мягкие ткани. Рана неприятная, особенно в здешних условиях, но совершенно неопасная. Хватаю руку, нащупываю пульс. Черт, что происходит? Смотрю на его синеющие губы. Кажется, у Егора проблемы с сердцем. Женщина во мне не хочет уступать место врачу, ее трясет от страха за Рокотова, приходится прогонять эту эмоциональную дуру пинками. Потом, все потом: слезы, сопли, охи и вздохи. Глубоко вдыхаю воздух, задерживаю дыхание и резко выдыхаю. Повторяю еще пару раз. Успокаиваюсь и приступаю к осмотру пациента. О том, насколько мне дорог этот пациент, думать себе запрещаю. Боипело топчется рядом, он явно хочет помочь. Но мне не нужна его помощь, мне вообще никто сейчас не нужен. Похоже, я поняла, в чем дело и сейчас пробую договориться с сердцем любимого. Да, именно в эти минуты понимаю, что люблю. И сделаю все, чтобы он жил. Господи, помоги!
Егор приходит в себя, я отправляю Боипело на поиски хоть какого-нибудь лекарства, ведь с собой у меня ничего нет. Егор что-то говорит, задает вопросы, просит. Я обещаю. Все, что угодно, только живи. Замуж, дети, никакой работы. Да что там, я ноги тебе буду мыть, только живи. Живи и дыши.
Уже приехав в деревню, делаю несколько уколов, стабилизируя его состояние. Сижу рядом, смотрю, как он дышит. Оказывается, я даже не представляла раньше, какое это счастье, когда твой мужчина просто дышит. Вспоминаю наш безумный диалог, и сердце наполняется щемящей нежностью.
Рокотов приходит в себя и ни словом не упоминает о том, что произошло. Понимаю, что, скорее всего, это был просто….бред больного. Мало ли, что может наговорить человек с сердечным приступом. Поэтому, делаю вид, что того разговора между нами не было.
Мы едем дальше, и вот уже я знакомлюсь с сыном Африканца. И влюбляюсь в него сразу и, наверное, навсегда. Я тоже такого хочу. Маленького, спешного, любопытного. Почему всех есть, а у меня нет? Уговариваю себя, что все еще впереди.
За те два дня, что мы проводим в Хартуме, пытаюсь представить себе, как буду жить дальше. Я хочу быть с Рокотовым. Несколько раз он заводит разговор о будущем, но не о нашем с ним, а о моих рабочих планах. Что мне ему сказать?
Уже в Каире по дороге в аэропорт, мне звонят с работы. Сложный случай, нужна моя помощь, но нужно лететь в Сирию. Обещаю вылететь через день, убираю телефон. Егор берет меня за руку.
— Вылететь?
— Вылететь.
— И куда, можно спросить?
— В Сирию, на нашу базу, — отвечаю спокойно и продолжаю: — Не расстраивайся, Я быстро вернуть. Просто там случай такой, сложный. Я могу помочь.
— Лиза, а если я попрошу тебя никуда не лететь, как ты поступишь?
— Почему не лететь? — не понимаю его.
— Хотя бы потому, что это опасно.
— Егор, у меня такая работа.
— Работу можно поменять. И в Москве люди работают.
Я столько раз слышала эти слова, что у меня на них аллергия.
— Ты, правда, не понимаешь?
— А ты?
— А что я должна понимать?
— Ну, например, как буду чувствовать себя я, зная, что тебе угрожает опасность?
— Егор, пожалуйста, не начинай. Ты с самого начала знал, я не скрывала. Да, у меня такая работа. Уж ты-то должен это понимать.
Отворачиваюсь от Егора. Я ждала от него совершенно других слов. Становиться обидно.
В самолете мы почти не разговариваем. Кажется, он обижен, а я не знаю, как себя вести. Спросить самой? О чем? «Ты женишься на мне?» или «Твое предложение выйти замуж еще в силе?»
Когда самолет начинает снижаться, задаю вопрос:
— Ты сейчас на свою встречу?
— Да.
— Сможешь отвести меня?
— Тебя отвезут.
— Когда тебя ждать?
Он молчит.
— Ау, Егор! Когда тебя ждать?
— Я не приеду, — отвечает скупо.
— Я могу приехать к тебе.
— Нет.
Это категорическое «нет» звучит приговором. Кажется, я начинаю понимать.
— Завтра? — спрашиваю, затаив дыхание.
— Нет.
Мне уже все понятно, но зачем-то задаю очередной вопрос:
— Послезавтра?
— Лис, — начинает он, но я не хочу этого слышать.
Сейчас он начнет говорить, как нам было хорошо, но пришло время расстаться. Я не готова это выслушивать.
— Мы больше не увидимся? — сжимаю руки до боли.
— Нет.
Он уже все решил. Я ему не нужна. Конечно, ему нужна другая. Милая, домашняя. Чтобы дом — полная чаша, завтраки в постель, обед из трех блюд и занавески в горошек. Зачем ему я? С кучей проблем, безумной работой, разбитым сердцем? Так пусть скажет прямо, а не ходит вокруг кругами.
— Я могу спросить почему?
— Ты ведь поняла.
— Да. Тебе нужна жена, дом, дети. Я вряд ли смогу все это тебе дать. Да?
— Мне нужна ты.
— Но?
— Я мужчина. Я не могу и не хочу так жить.
— Так это как?
— Отпускать тебя рисковать собой и оставаться в безопасности. Это противоестественно.
— А если бы было наоборот? Ты бы сменил работу ради меня?
— Не знаю. И разве сейчас в этом дело?
Мы молчим. Хочется крикнуть: «Просто скажи, что любишь! И я постараюсь измениться!» Но он молчит.
— Ты прав, — соглашаюсь, когда от его молчания становится нестерпимо больно. — И знаешь, я тебя прекрасно понимаю. Ты не изменишься, я не изменюсь. Ты нашел идеальный выход из этой ситуации.
— Лис..
— Меня отвезут?
— Конечно.
— Спасибо.
— Не за что.
Нас встречают его подчиненные.
— Отвезете Елизавету Петровну, — дает распоряжение Рокотов, стараясь не смотреть в мою сторону.
Я не заплачу, ни за что не заплачу. Откуда-то находятся силы, что бы сказать:
— Ну, что, Рокотов, давай прощаться?
Подхожу к нему, обнимаю, пряча лицо на груди. Я не заплачу!
— Спасибо тебе, Рок. За все. Береги себя.
Последний раз вдыхаю его запах, что бы запомнить навсегда. Делаю шаг назад.
— И ты.
— Ну, прощай.
Ухожу вслед за водителем. Прямая спина и вежливая улыбка. Я не заплачу!
43
Мой первый день в Москве был заполнен болью и глухой тоской. Мучительно хотелось позвонить, а еще лучше поехать к нему. Останавливала только мысль о том, как нелепо я буду выглядеть в глазах Рокотова, когда все же припрусь к нему.
Меня, в который раз, спасла работа. А еще Володя Кипреев. Он позвонил, когда я еще ехала домой.
— Лиза, наконец-то! Ты уже дома?
— Нет, еще только в пути. Дома буду минут через сорок.
— Я подъеду?
— Володь, мне даже к чаю подать нечего.
— Я куплю.
В его голосе было столько настойчивости, а мне сейчас не хотелось быть одной, что я согласилась. К моему дому мы подъехали одновременно и встретились у подъезда. Я с рюкзаком и Володя с кучей пакет из супермаркета.
— А где Егор? — удивленно спросил Кипреев.
— Нет его.
— Куда его нелегкая понесла? — недоумевал Володя.
— У него встреча, — доставая ключи, как можно безразличнее ответила я.
