дыхание ее сбившееся выдает с головой. Она поправляет прическу, смущенно отходя от меня, — мой руки и садись за стол. Я тебя ждала, не ела.
— А где Виола?
— Попросила выходной на вечер, я ей билеты в театр подарила, решила, что мы с тобой…
И краснеет, отводя глаза, а я в этот момент ощущаю себя живым, наполненным изнутри энергией, не знаю, во мне целый мир бушует! Я сейчас горы свернуть могу, ради этой женщины, что родила мне сына, ради Коли, ради них обоих. И я снова чувствую себя Марком Соболевским, таким, каким привык быть, несокрушимым, с уверенной опорой и знающим, что делать. Вот только раньше я понятия не имел, как многое мне дает Мира со своей любовью, а сейчас это смог оценить.
Пока я мою руки, Мира ставит букет в вазу, и по кухне плывет совсем не зимний аромат сирени. А еще запеченного мяса, и еще бог весть какой снеди, от которой во рту собираются слюна.
Мы разговариваем о всяких пустяках, я спрашиваю, как прошел день у Коли, Мира интересуется моими делами, и все у нас — как у обычной нормальной семьи. И мне хочется запомнить, сохранить этот момент надолго.
— Детка, ты такая красивая, — я смотрю на свою жену и понимаю, что она действительно прекрасна. Ее даже трудная жизнь, тяжелые роды и операция Коли не смогли испортить. Она как будто светится изнутри и мне без конца хочется касаться ее кожи, губ… черт, чем дольше на нее смотрю, тем горячее мысли.
— Спасибо, — и снова эта смущенная улыбка, и если б не приглушенный свет, уверен, я бы заметил на ее лице румянец. Кажется, мы снова в стадии ухаживаний, когда я добивался Миру всеми правдами и неправдами.
— И ужин божественный. Мясо удачное, мне кажется, у твоей лазаньи новый конкурент.
По ее лицу пробегает тень, и она аккуратно кладет вилку на тарелку.
— Кажется, у меня стойкая аллергия на лазанью с недавних пор.
Я по движениям вижу, что старается издать как можно меньше звуков, и только спустя несколько секунд вспоминаю, когда в последний раз она готовила это блюдо. Вот я дебил! Так бездарно испортить вечер!
Злюсь на себя, видя, как снова между нами появляется призрачная стена, и не знаю, что делать, поэтому решаю — разговор надо продолжить. Расставить все точки над и, не дать ей спрятаться в защитный панцирь, нарушить наш хрупкий баланс.
— Мира, — подхожу к ней, опускаясь на колено, и нахожу ее руку. Она взгляда моего избегает, но покорно сидит, и ладонь из моей пальцев не выдергивает — уже хороший знак.
— Детка, я так виноват перед тобой. И должен извиниться за то, что вел себя как конченный мудак. За ту картину, которую ты увидела в баре… Господи, клянусь, я ненавижу себя за этот случай гораздо сильнее, чем ты меня. Но я клянусь, что не изменял тебе. И не планировал, я был так чертовски пьян, что просто не соображал, что творю. Мне никогда не нужны были другие, и я не знаю, что на меня нашло в тот вечер…
Я говорю и говорю, боясь, что несу чушь, что из моих слов она сделает неправильные выводы, а я не смогу оправдаться как следует просто потому, что не умею красноречиво оправдываться. Это в переговорах с бизнесменами я знаю нужные слова, а тут…
— Я очень хочу тебе верить, — перебивает она, а у меня сердце ухает вниз в ожидании какого-нибудь «но». Оно всегда есть, это гребаное «но», без которого все может быть нормально, но-но-но!
Я в отчаянии взъерошиваю волосы руками, боясь услышать ее следующие слова.
— Верь мне, детка. Если бы я мог найти еще какие-то доказательства - я бы это сделал.
— Вокруг тебя всегда было так много женщин, — задумчиво говорит Мира, — но я всегда верила. А потом мне показалось, что я совсем тебя не знаю. Там в баре, ты был чужой. Другой, незнакомый, злой, пьяный. И эта девка на твоих коленях… Мне так больно было, ты не представляешь. Для меня же других мужчин просто не существовало, я их не видела никогда, люди и люди, зачем мне кто-то еще, если есть ты? А после этого случая такая дыра внутри, и в ней куча сомнений, и даже если я пытаюсь позабыть, оно там остается.
Я чувствую себя раздавленным. И виноват сам, и теперь несу ответственность за свои действия, только от этого не легче. Мы встречаемся глазами с Мирой, и я вижу слезу, стекающую одиноко по ее щеке. Касаюсь пальцами, вытирая кожу, и говорю тихо-тихо:
— Что мне сделать, чтобы ты поверила мне? Я на все готов.
— Я попытаюсь. Не обещаю, что смогу, но постараюсь. И еще… еще меня беспокоит Таня.
Я морщусь, как от зубной боли, вспоминая поползновения юристки в мою сторону, и понимаю, что у Миры отменное чутье.
— Я знаю, что ее надо уволить детка. Но мне нужно, чтобы она меня не подставила, поэтому сейчас я прикидываю, как лучше это сделать.
— Спасибо тебе, — она тянется ко мне, обвивая за шею, и я утыкаюсь в россыпь ее волнистых волос.
— Это тебе спасибо, детка. Ты — мой космос.
В последнее время я чувствую себя Аладдином из детской сказки. Причем у меня, в отличие от сказочного персонажа неограниченное количество желаний для джина из лампы. Марк и раньше всегда с удовольствием меня радовал, но то ли я редко озвучивала свои просьбы, то ли его работа часто вставала между нами. Однако факт остается фактом, синим джинном моему мужу удавалось побыть не так часто.
Сейчас же, мне кажется, мы оба получаем едва ли не одинаковое количество удовольствия: я от озвучивания своих желаний, а Марк от возможности их исполнить.
— Завтра в одиннадцать, — отчитывается он.
— Спасибо, — встаю на носочки и целую его в гладко выбритую щеку. Аккуратно, едва касаюсь. Прекрасно знаю, что одно неверное движение и легкий поцелуй перерастет во что-то большее. А чего-то большего мне пока нельзя. Хочется до ужаса, но организму нужно восстановиться после родов. Что же касается Марка… могу только догадываться, как тяжело ему даются все эти прикосновения и касания. Он всегда заводился с полоборота. И сейчас мне хватает одного лишь взгляда, чтобы понять насколько голоден мой муж. Но мы оба сдерживаем свои желания. Думаю, еще несколько дней назад меня бы обязательно пожирали мысли о том, как муж справляется со
