не поймут.
Им, по ходу дела, даже внук от нее не нужен.
Отодвигаю от себя тарелку, встаю из-за стола.
Отвечаю со скорбной миной.
— Спасибо, мама, папа, за поддержку, внимание. Я пошел. Внук родится, на смотрины не позову.
Разворачиваюсь и ухожу, провожаемый их ошарашенными взглядами.
Глава 47. Моя нежная женщина
Барсег
Я возвращаюсь в квартиру, которую арендовал по приезде в родной город.
Конечно, я мог бы поселить Снежану в своих апартаментах, просторных и уютных. Они так и остались в моем владении, я их не продал. Когда-то она чувствовала себя там как дома.
Но…
Не хотел я, чтобы кто-то ее нашел.
Не хотел, чтобы какая-нибудь свинья приперлась ко мне домой, особенно если меня рядом не будет, вымотала ей все нервы или, того хуже, в чем-то обвинила.
Я спрятал мое сокровище ото всех. Поселил в снятое на время нашего пребывания жилище — четырехкомнатную квартиру с панорамным видом на центральную улицу.
Да так с ней и остался тут, потому что оставить ее одну я просто не в силах.
Я сопровождаю ее повсюду — на дачу показаний в полицию, по магазинам, к врачу, чтобы проверить, как там наш малыш.
И нет. Я к ней не прикасался все эти дни.
После того поцелуя в ее квартире еще там, в Москве, когда молил у нее прощения за то, что допустил тот ужас, который она пережила, я не прикасался к ней. Очень хотел, но запретил себе даже шаг ступить в сторону ее спальни.
Снежане, кажется, такой формат отношений подходит.
Она снова стала будто ручная, слушает все, что я ей говорю, общается очень вежливо, по-доброму. Мы с ней почти друзья.
И все.
Для всех остальных мы кажемся парой. Но это лишь видимость, которую я создал, чтобы ее защитить.
Больно-то как, кто бы знал.
Это безумно больно быть только лишь другом для любимой женщины.
А еще мне дико стыдно за всю ту дичь, что я с ней творил после того, как приехал в Москву. Как я ее сломать хотел, из компании выпнуть, начальника на нее натравил. Потом в гостинице ее зажал, как продажную девку, а ведь она девочка была! Невинная девочка, которая так из-за меня пострадала.
Стыдно за свою глупость, а также… За свои неуемные желания к ней.
Потому что ну как я к ней после всего прикоснусь? Она столько выстрадала из-за меня, столько пережила… и тут я со стоящим членом. Удовлетвори меня, милая, а то на стенку полезу.
В голове все сидят слова отца: «Будет лучше, если ты ее отпустишь. Дай ей начать жизнь заново…»
Но как? Если она уйдет, моя жизнь закончится.
Да, вот такой я чертов эгоист. Не хочу, не могу, не буду ее отпускать… И ведь понимаю — надо.
Я Снежану попросту не заслужил.
Достаю ключи, отпираю дверь.
Иду на запах чего-то печеного, что доносится из кухни.
Нахожу Снежану тут.
Моя милая драгоценная девочка крутится возле плиты с прихватками, вынимает из духовки противень с круглым румяным печеньем.
С улыбкой поворачивается ко мне.
— А я тут экспериментирую, — сообщает Снежана. — Дети ведь любят сладкое, да, Барсег? Хочу научиться печь настоящее печенье, чтобы баловать малыша. Ведь это полезнее покупного, так? Я же только хорошие продукты туда положу.
— Я очень любил печенье в детстве, — продолжаю как завороженный наблюдать за ней.
Снежана достает белое керамическое блюдо, при помощи лопатки выкладывает на него печенье, параллельно щебечет:
— Как думаешь, кто родится? Мальчик или девочка? Я что-то даже не могу определить, кого больше хочу. Лишь бы здоровенький…
Я опираюсь плечом о дверной косяк, пожираю Снежану взглядом.
Господи, до чего же она волшебная! Носит моего ребенка, ждет его появления. Это после всего! Уже даже любит малыша, строит планы, как будет его баловать.
Я таю.
Смотрю на нее и таю.
В ней есть все, что я хочу видеть в женщине.
Точнее, я только ее в роли своей женщины видеть хочу.
— Барсег, ты садись, — предлагает она. — Выпьешь со мной чаю? Попробуешь печенье? А то вдруг ерунда.
С этими словами она водружает блюдо на стол, спешит поставить чайник.
Не двигаюсь с места, смотрю на нее как зомбированный.
Она достает кружки, ставит их на стол.
Подмечает, что я не двигаюсь с места. Ей явно становится неловко, она уже гораздо менее решительно пододвигает блюдо с печеньем в мою сторону, смотрит настороженно.
Аккуратно спрашивает:
— Так будешь или нет?
— Можно я тебя съем? — спрашиваю неожиданно для самого себя.
Подхожу к ней ближе, вдыхаю аромат ее волос. Она сладким пахнет, ванилью или чем-то подобным. Родным, любимым.
Громко сглатываю, признаюсь:
— Ты такая вкусная, я такой по тебе голодный…
Она смотрит на меня ошарашенным взглядом.
В то же время не отстраняется. Замирает на месте, будто… чего-то ждет?
А потом вдруг отвечает:
— Ешь…
Я поначалу даже не верю своим ушам.
Это сейчас провокация или мне вправду можно?
Ешь ее, видите ли.
Снежана действительно дает мне добро на прикосновения?
Если так, то она определенно надо мной издевается. Я тут который день умираю от желания, а она так просто — ешь… Как будто только и ждала моего вопроса. Будто тоже хочет всего, о чем я так сильно мечтал. А чего молчала?!
Когда я обнимаю ее за талию, у меня от переизбытка чувств трясутся руки.
Я наклоняюсь к ней, нежно прикасаюсь к щеке, жду, как она себя поведет.
А Снежана обводит мою шею руками, мурлычет тихо:
— Ты тоже вкусный.
Она вдруг целует меня в уголок губ. Несмело, по-девичьи скромно.
Но как же это сносит крышу! Как поджаривает все мои предохранители.
— Моя девочка! — рычу ей в губы.
Подхватываю под попку, усаживаю прямо на стол и впиваюсь в ее нежные губы голодным поцелуем. Задираю ее платье и трусь об ее промежность восставшим естеством, все еще упакованным в брюки. Ткань ее трусиков очень тонкая, я чувствую мягкую плоть за ними.
Я резко двигаю Снежану вперед на столе, устраивая удобнее.
Позади нее что-то опрокидывается. Очень скоро выставленные ею кружки для чая сваливаются, к шутам, на кухонную плитку, бьются ожидаемо громко. Но даже этот оглушающий звук далеко не сразу привлекает наше внимание.
— О-о… — стонет Снежана.
Я мельком смотрю на белые осколки. Подхватываю Снежану за талию, заставляю
