Рун покачал головой, его губы были поджаты.
— Нет! — зарычал он. Улыбка сошла с моего лица.
— Что? — спросила я.
Рун сделал шаг ближе, яростно качая головой.
— Нет! Я не хочу, чтобы ты целовала мальчика ради своей банки! Я не позволю этому произойти!
— Но... — я попыталась заговорить, но Рун взял мою руку в свою.
— Ты мой лучший друг, — сказал он и выпятил свою грудь, потянув мою руку. — Я не хочу, чтобы ты целовала мальчиков!
— Но я должна, — объяснила я, указывая на банку. — Я должна сделать это для своего приключения. Тысяча поцелуев — это много, Рун. Ты все еще будешь моим лучшим другом. Никто никогда не будет значить для меня больше, чем ты, глупенький.
Он сурово уставился на меня, затем на банку. В моей груди снова заболело, по выражению его лица я видела, что он несчастлив. Он снова был не в духе.
Я сделала шаг ближе к своему другу, и глаза Руна вперились в мои.
— Поппимин, — сказал он более глубоко, его голос был тверже и уверенней. — Поппимин! Это значит моя Поппи. Навечно и навсегда. Ты МОЯ Поппи!
Я открыла рот, чтобы крикнуть на него в ответ, сказать ему, что это приключение, которое я должна начать. Но когда я собралась сделать это, Рун наклонился вперед и внезапно прижал свои губы к моим.
Я замерла. Я не могла двинуть ни мускулом, когда чувствовала его губы на своих. Они были теплые. На вкус как корица. Из-за ветра его волосы щекотали мою щеку. Они начали щекотать мой нос.
Рун отстранился, но его лицо оставалось близко к моему. Я пыталась дышать, но в моей груди было забавное ощущение. Такое легкое и воздушное. И мое сердце билось так сильно. Так сильно, что я прижала руку к груди, чтобы почувствовать, как оно яростно бьется.
— Рун, — прошептала я. Я подняла руку, чтобы прижать пальцы к своим губам. Рун моргнул и затем снова моргнул, пока наблюдал за мной. Я вытянула руку и прижала свои пальцы к его губам.
— Ты поцеловал меня, — прошептала я ошеломленная. Рун поднял свою руку, чтобы взять мою. Он опустил наши соединенные руки к моему боку.
— Я подарю тебе тысячу поцелуев, Поппимин. Все их. Никто не будет целовать тебя, кроме меня.
Мои глаза расширились, но сердце не замедлилось.
— Это будет вечность, Рун. Никогда не целовать никого другого — это значит, что мы будем вместе вечность, и во веки веков!
Рун кивнул и затем улыбнулся. Он не часто улыбался. Обычно это была полуулыбка или ухмылка. Но он должен улыбаться. Он был очень красивым, когда это делал.
— Я понимаю. Потому что мы навечно и навсегда. Навеки, помнишь?
Я медленно кивнула головой и затем склонила ее в сторону.
— Ты подаришь мне все мои поцелуи? Достаточно, чтобы заполнить банку? — спросила я.
Рун еще раз улыбнулся мне.
— Все их. Мы заполним полную банку и больше. Мы соберем больше тысячи.
Я ахнула. Я внезапно вспомнила банку. Вытянула руку, чтобы достать свою ручку и открыть крышку. Вытащила пустое сердечко и села писать. Рун сел на колени передо мной и положил руку на мою, помешав мне писать.
Я подняла взгляд в замешательстве. Он сглотнул, заправил свои длинные волосы за ухо и спросил:
— Когда... я... целовал... тебя... твое сердце почти взорвалось? Это было сверхособенно? Ты сказала, только сверхособенные поцелуи могут попасть в банку. — Его щеки окрасились в ярко-красный, и он опустил глаза.
Не думая, я наклонилась вперед и обернула руку вокруг шеи моего лучшего друга. Я прижала свою щеку к его груди и прислушалась к биению его сердца.
Оно билось так же быстро, как и мое.
— Было, Рун. Это было так особенно, как только могло быть.
Я ощутила, что Рун улыбнулся у моей головы, затем я отстранилась. Скрестила ноги и положила бумажное сердце на крышку банки. Рун сел, тоже скрестив ноги.
— Что ты напишешь? — спросил он. Я постукивала ручкой по своим губам, упорно думая. Затем выпрямилась и наклонилась вперед, прижав ручку к бумаге.
— Было, Рун. Это было так особенно, как только могло быть.
Когда закончила писать, я опустила сердце в банку и закрыла крышку. Я подняла взгляд на Руна, который наблюдал за мной все время, и гордо объявила:
— Вот. Мой первый незабываемый поцелуй.
Рун кивнул головой, но его глаза опустились к моим губам.
— Поппимин?
— Да? — прошептала я. Рун потянулся к моей руке. Он начал вырисовывать узоры на тыльной стороне кончиком пальца.
— Могу я... могу я снова поцеловать тебя?
Я сглотнула, чувствуя бабочек в животе.
— Ты хочешь снова поцеловать меня... уже?
Рун кивнул.
— Я уже некоторое время хотел поцеловать тебя. И сейчас ты моя и мне нравится это. Мне понравилось целовать тебя. Ты на вкус как сахар.
— Я ела печенье на обед. С пекановым маслом. Бабушкино любимое, — объяснила я.
Рун сделал глубокий вдох и наклонился. Его волосы упали вперед.
— Я хочу сделать это снова.
— Ладно.
И Рун поцеловал меня.
Он целовал меня и целовал, и целовал.
К концу дня у меня было еще на четыре больше незабываемых поцелуев в банке.
Когда я пришла домой, мама сказала мне, что моя бабушка ушла на небеса. Я побежала в свою комнату так быстро, как могла. Я поторопилась лечь спать. Как и обещала, бабушка была в моем сне. Поэтому я рассказала ей о пяти поцелуях от моего Руна.
Моя бабушка широко улыбнулась и поцеловала меня в щеку.
Я знала, что это будет лучшее приключение моей жизни.
Рун
Два года назад
Пятнадцать лет
Зал погрузился в тишину, когда она вышла на сцену. Ну, не все было в тишине — кровь ревела в моих ушах, когда моя Поппи аккуратно села. Она выглядела прекрасно в своем черном платье без рукавов; ее длинные каштановые волосы были убраны в пучок, сверху которого был бант.
Подняв фотоаппарат, что всегда висел у меня на шее, я приблизил объектив, когда она расположила смычок у струн виолончели. Я всегда любил ловить ее в этот момент. В момент, когда она закрывала свои зеленые глаза. В момент, когда на ее лице было самое идеальное выражение — взгляд, который появлялся до начала музыки. Выражение чистой страсти к звукам, что должны последовать.
Я сделал снимок в идеальное время, и затем заиграла мелодия. Опустив фотоаппарат, я сосредоточился только на Поппи. Я не мог фотографировать, пока она играла. Я не мог допустить, что пропущу хоть часть того, как она выглядела на сцене.
На моих губах появилась маленькая улыбка, когда ее тело начало раскачиваться под музыку. Она любила эту симфонию, играла ее так долго, как я мог помнить. Ей не нужны были ноты для этого. «Зелёные рукава»1 лились из ее души с помощью смычка.
