Маша стояла на освещенном крыльце, чуть подпрыгивая, махая мне рукой, и вообще мало походила на террористку.
– Мам! Я здесь! – весело прокричала Маша, завидя меня на тропинке у дома.
Я вдруг понадеялась, что все это окажется просто шуткой моей неугомонной дочери.
– Говоришь, голодная?
Маша обрадовалась, наверное, боялась услышать от меня другие слова.
– Ага, как волк.
***
Под длинным пальто волк был наряжен по последней моде самых юных взрослых – во все такое тесное и короткое, будто на два размера меньше нужного. Обтягивающая юбчонка открывала длинные, крепкие, накачанные на роликовых коньках Машины ножки в совсем тонких колготках и нелепых, громадных то ли туфлях, то ли ботинках на изогнутой платформе четырнадцати сантиметров. Кроме ботинок и пальто, одежда была чужая. Маша категорически предпочитала другое направление молодежной моды – на два размера больше, непропорциональное и обязательно хоть в одном месте художественно рваное.
Я поняла, что в любом случае мне надо для начала сесть на что-нибудь твердое, а потом задавать вопросы.
Я поднялась по гладким дубовым ступенькам. А Маша, подскакивая от нетерпения, выпалила:
– Ну вот, дело было так!..
– Где Соломатько? – задала я простой вопрос.
Я не умею строго разговаривать с Машей и никогда не умела, поэтому даже оттенок раздражения в моем голосе вызывает у Маши бурю негодования и обиды.
– Мам!.. Ты сначала послушай, а потом ругайся! Все было так… – Маша уже внимательнее пригляделась ко мне и остановилась сама. – Ты волновалась, да? Хорошо, я потом расскажу. Давай поедим сначала… Смотри, как здесь здорово! Надо у нас на даче такие же фонарики в саду сделать, да, мам?
***
Мы с Машей стояли на веранде прекрасного, судя по всему – недавно отстроенного дома, в котором был где-то заперт его хозяин, он же мой несостоявшийся пятнадцать лет назад муж и Машин горе-отец.
– И как ты его сюда затащила?
– Ты что? Он сам меня сюда затащил.
– Зачем?
Маша сделала неопределенное движение рукой.
– Ну-у… чтобы… м-м-м… Мам, не знаю, какое бы слово тебе понравилось.
– Господи! – Я посмотрела на смутившуюся Машу и вздохнула. – Он знает хотя бы, что ты его дочь?
Маша наклонилась и стала шнуровать ботинок.
– Сначала не знал.
– Значит, он привез тебя сюда, чтобы… соблазнить, что ли?
Тут моя Маша совсем зарделась:
– М-м-м… вроде да. Только не так романтично.
Час от часу не легче… Маша, видя мою оторопь, усадила меня в удобное плетеное кресло-качалку, а сама залила в чайник воду, включила его, достала из моей сумки пакет с датским печеньем, разорвала его одним движением и приготовилась рассказывать леденящую душу историю похищения своего отца Соломатько Игоря Евлампиевича.
Зная чудесный дар моей дочки превращать любую ерунду в увлекательнейшую историю без начала и конца, я остановила ее:
– Подожди, чуть позже. Что он там делает-то сейчас?
У Маши сразу повеселели глаза:
– Пойдем посмотрим!
– Потом, еще насмотримся. – Сама не знаю почему, я оттягивала момент, когда увижу ее отца. – Я просто имею в виду… он… в порядке?
– В полном! Ну что ты, мам… Я же все продумала! Только… Он все это время, пока ты ехала сюда, что-то негромко говорил, бормотал вроде.
– Может, он по телефону сотовому звонил? Маша горделиво расправила плечи:
– Он сдал мне телефон! Почти добровольно…
– Ты знаешь, надо бы к нему дверь как следует забаррикадировать.
Я помнила прекрасно, как ее отец мог неделю ходить надувшись, а потом в половине пятого утра заорать так, что одни соседи вызывали милицию, другие – «Скорую помощь», а третьи переставали здороваться и обходили сторонкой, с опаской и любопытством глядя на нашу эффектную молчаливую пару.
– Не волнуйся, мамуль, – Маша ласково потерлась носом о мой затылок. – Заперт в лучшем виде, – продолжила она, улыбаясь сомкнутыми губами.
Она сейчас подражала героине популярного ночного сериала, ловившей бандитов голыми руками, холодноватой и ироничной. Я, конечно, должна была это оценить, но не стала. Я всячески стараюсь не поощрять очевидные Машины актерские способности. Боюсь, что клоунада уведет дочку от серьезного вокального искусства к недолговечным прыжкам на эстраде. И поэтому (в том числе) я проигнорировала ее новую роль. Кроме главного – что мне категорически не нравилась вся эта достаточно странная и опасная игра, затеянная Машей.
– Заперт где?
– В бане, – ответила Маша, слегка разочарованная моей реакцией на ее геройские поступки. – Он сам туда пошел, хотел как следует повеселиться, – продолжала она, расстроенная тем, что я не хвалю ее.
Она горько улыбнулась, совсем как взрослая, а у меня заскребло на сердце – неужели она уже так выросла? Как бы мне хотелось, чтобы она никогда не узнала о таких вот веселых баньках и их владельцах, уважаемых отцах семейств, и об их патологических семьях, о разведенных супругах, живущих вместе, и не разведенных, живущих отдельно, о не супругах, любящих друг друга, и супругах, не любящих, обо всех компромиссах и неразрешимых противоречиях взрослой жизни.
Но марш-бросок в эту жизнь уже сделан. И я только вздохнула и приготовилась слушать.
***
– А дело было так, – опять весело начала Маша, наматывая на вилку растворимые спагетти, которые я захватила с собой и сейчас быстро залила кипятком. – Я стояла на перекрестке и ловила Соломатька.
– Как это ты его ловила?
– Ну… просто… ждала, пока он поедет.
– На таком морозе в этой вот юбчонке?
– Я была в застегнутом пальто, мама.
Я открыла рот, чтобы объяснить Маше, что все равно – не дело соблазнять собственного отца голыми ногами. И не дело из кокетства ходить в мороз в осеннем пальто. И вообще – в застегнутом-расстегнутом… осеннем-зимнем! – Да такие вот дядечки за версту чуют маленьких глупых Маш в коротких юбках!
Я набрала побольше воздуха и… промолчала. Надо сначала узнать – как далеко она зашла. Вообще – узнать хоть что-то. Я перевела взгляд на юбчонку. Вот это да! Это же моя юношеская короткая юбка, которую она непонятно где откопала. Я в этой юбке когда-то сама соблазнила Соломатька. Когда он прощался со мной перед разлукой навсегда, он вдруг признался: если бы не эта юбка, он бы ко мне не подошел никогда. Юбка виновата была – обтягивающая, из нежного тонкого велюра, простая, элегантная и вызывающе короткая – сочетание изящества и безыскусной откровенности – то, перед чем он никогда не мог устоять. И вот теперь – Маша…
– Ма-ам, знаешь, как Соломатько назвал мои ботинки? – Маша покрутила ботинком с платформой загадочной формы, как будто слегка подгрызенной сзади. – Мокродавы! Смешно, правда? По-моему, очень изящная модель. А кофточку не узнаешь? – Она похлопала себя по груди.
