Я киваю. Разочарованно. Это будет трудный год. Я не хотела застрять в паре с Диланом на целый год, на целый год! Это превратит замечательный колледж в мучение.
— Прости, что не смогла помочь, — говорит она.
Хорошо, я поняла намёк. Я была свободна. Благодарю её и выхожу из офиса. Я смогу выдержать несколько недель, а потом вернусь в офис и устроюсь мыть посуду или что-то такое же интересное.
Вернувшись на улицу, я направляюсь к общежитию.
Не собираюсь плакать. Я отказываюсь от этого.
Не. Позволяй. Этому. Случиться.
Я была так очарована и заинтригована Диланом. Я никогда не встречала никого, похожего на него. Моя жизнь была сосредоточена вокруг ученых. Я работала и работала чертовски усердно. Но также у меня была поддержка родителей и педагога по фортепиано, моих сестёр.
Мы жили в одном квартале от парка «Золотые Ворота»[7] в замечательном старом доме с тех пор, как отец вернулся с дипломатической службы.
Дилан был другим. Господи, он был бездомным. Он не говорил о трудных моментах своей жизни. По крайней мере, когда мы впервые встретились. Мы были из разных миров. Но он был сильным. Он должен был быть таким, чтобы справиться с алкоголем и наркотиками, вернуться в школу по своему желанию и попасть в класс.
Я быстро влюбилась.
Мы провели двенадцать часов до нашего рейса в Тель-Авив разговаривая, в то время как большинство остальных учеников спало. Я помню глупую игру в вопросы, в которую мы играли до тех пор, пока не добрались до некоторых неудобных (например, у тебя есть девушка?). Мы сменили тему и начали обсуждать любимые книги. «Гарри Поттер». «Голодные игры». Мы оба ненавидели «Сумерки», но любили Китнисс Эвердин.
— Я люблю сильных героинь, — сказал он мне с усмешкой. Бог мой. Как кто-то столь милый, может быть таким идеальным?
Но он также был противоречив. Он страстно любил Хемингуэя, и мог забыться в разговоре о своей любимой книге «И восходит солнце»[8]. Он был озадачен моим влечением к Милану Кандера[9].
Обмен учениками произошел в Тель-Авиве в первые две ночи в общежитии. Мы посетили кучу информационных сессий, а затем отправились на большой официальный обед. Дилан выглядел смущенным на ужине. Я не думаю, что он часто бывал на таких мероприятиях. Потом нас отпустили в Старый город, Яффо[10], который мы видели во время обхода в этот же день.
Мы сидели на пирсе, глядя на Средиземное море. Он курил, мы разговаривали. Я рассказала ему о моих сестрах (обо всех пяти), а он говорил о своих друзьях.
— Мы отчасти держимся друг за друга, — сказал он. — Группа драматичных вундеркиндов. Все дети, которые были изгоями в старшей школе. Но, ты знаешь, как это происходит? Неправильный человек спит с другим неправильным человеком и происходит драма.
Я засмеялась. Я ни с кем не спала, но знала всё о школьных драмах.
Я продолжала украдкой поглядывать на него, и я знала, что он делал то же самое. Его голубые глаза были невероятными, и у него были восхитительно длинные волосы, растущие свободными завитками. В какой-то момент я обнаружила, что борюсь с желанием запустить в них пальцы, что было бы не очень здорово и безопасно. Я сохраняла между нами сантиметр пространства, и если бы мы соприкоснулись, я бы набросилась на него. О Боже, это было невероятно.
Интересно, почему было так больно, когда мы расстались? Может потому, что мы влюбились так сильно и так быстро? Я абсолютно потерялась в нём.
Одно я знала наверняка. Я не позволю, чтобы это снова случилось.
Когда я возвращаюсь в комнату, там Келли. Она лежит на кровати, уткнувшись в потолок.
Я не уверена, что я когда-либо видела Келли неподвижной, кроме, возможно, сна.
— Келли, ты в порядке? — спрашиваю я.
Она плачет.
— Что случилось? — я кидаю сумку и бросаюсь к ней.
— Джош, — сказала она и разразилась новым приступом плача.
— О, дорогая, — говорю я, опускаясь на кровать рядом с ней.
— Ему нужно пространство. Он хочет «волочиться за женщинами», что бы это, черт возьми, не значило.
— Сукин сын, — говорю я. — Что за мудак.
Она снова разразилась слезами. Было ли со мной также прошлой осенью? Не удивительно, что она стала такой нетерпеливой. Я обняла её, не говоря ни слова.
Через несколько минут она прекращает плакать, и говорит:
— Так, гм, как прошел твой день? — она хихикает, но это не хорошее хихиканье. Больше похоже на то, что она собирается закатить истерику.
— Хорошо, — осторожно говорю я. — Дилан Пэриш вернулся из армии и приехал в Колумбию. И мы будем вместе работать на исследованиях.
Она садится.
— О, Боже мой, что? Ты, наверное, издеваешься? — возможно, соседи в трех кварталах от нас услышали её визг.
Я несчастно качаю головой.
— Это было ужасно неловко. И враждебно.
— Что он сказал?
Я зажмуриваюсь, стараясь контролировать слезы.
— Он сказал, что надеялся, мы не столкнемся.
Она хватает меня за руку.
— О, мой Бог. Я не думала, что можно ненавидеть его ещё больше, но я ненавижу. Пойдём. Прямо сейчас. И напьёмся.
Я киваю, потому что прямо сейчас это кажется самой хорошей идеей.
— Я думаю, нам нужно установить некоторые основные правила, — говорит она.
Это третий день занятий и первый день работы с доктором Форрестером. У него была огромная куча информации, книг, файлов, документов. Неорганизованный беспорядок. Нашим первым заданием было всё это упорядочить. Мы разделили между собой работу очень легко: я создавал базу данных, она сортировала материал и отдавала мне.
К сожалению, работать вместе трудно из-за того, что большую часть времени мы провели либо, глядя друг на друга, либо игнорируя.
— О чем ты говоришь? — спрашиваю я.
— Послушай, нравится нам это или нет, но мы будем работать вместе.
Я киваю. Я пытался добиться перевода на другое назначение, но не было свободных вариантов.
— Пойдём, выпьем кофе. Поговорим. Выясним, как мы сделаем это, не перегрызая друг другу глотки.
Я чувствую комок в горле. Одно дело сидеть вместе с ней в офисе Форрестера, другое — пойти куда-то в другое место и разговаривать о чем-то кроме работы. Но она права. Если мы будем делать это каждый день, мы должны установить основные правила, или мы будем несчастными.
— Хорошо, — говорю я. — Когда?
— У меня классы до конца дня, как насчёт прямо сейчас?
Я киваю. — Хорошо
Я медленно встаю. Чувствую боль. За день до этого у меня был сеанс терапии в Бруклинской больнице. Ужасно забавно. Моим терапевтом был сорокапятилетний бывший морской пехотинец, и он был приверженцем мысли, что боль хороша. Проблема в том, что трудно навязать свою точку зрения тому, у кого нет ноги. Серьёзно, сколько сочувствия он собирался выложить?
