– Так вот, значит, какая она, наша девочка, – тихо сказал он. А потом обошел стол и своими огромными ручищами взял Лили за плечи, повернул к себе.
Я думала, та шарахнется, но Лили расплылась в улыбке и неожиданно обняла Макса:
– Мама говорит, вы были ей, типа, папа. Значит, мне вы дедушка.
Я почувствовала укол совести: Лили выросла без дедушки; это несправедливо. Но что я могла поделать? Отец Сайруса умер, когда Лили было всего два, а со своим отцом я не общалась годами.
Отец. При одной мысли о нем совесть вцеплялась в меня, как злая собака. Хотя к тому времени, как в моей жизни появился Сайрус, наши отношения окончательно испортились, но именно я позволила мужу оборвать последние нити, которые связывали меня с отцом. Но разве у меня был выбор? Выйдя замуж за Сайруса Прайса, я потеряла не только отца.
– У тебя есть дедушка, – серьезно сказал Макс и странно посмотрел на меня. – Твой дед был тружеником и порядочным человеком. И всегда заботился о своей семье…
– Это непростая история, – поспешно вмешалась я.
Даром что с ранней юности я привыкла считать Макса и Елену своей семьей, они никогда не давали мне забыть, что у меня есть отец. Родной, живой и здоровый отец, которого просто-напросто так занимала собственная жизнь, что не хватало времени вспомнить про дочь. Живую и здоровую дочь, которой нужен папа.
– Да я уж столько лет не видела папу, – беззаботно заметила я, однако слова чуть не застряли в горле. «Я столько лет не видела папу…» Сердце упало и разбилось на мелкие части. Не склеишь.
– И плохо! – нахмурился Макс.
Если Лили и почувствовала возникшее напряжение, настроения это ей не испортило:
– А мне все равно приятно с вами познакомиться, мистер Уивер!
– А уж как мне приятно. – Макс рассмеялся. – И я с радостью буду одним из твоих дедушек. Дедушек много не бывает, верно?
Лили кивнула, разглядывая похожего на медведя старика:
– Жалко, что я вас не знала, когда была маленькой.
– Да ты и сейчас маленькая! – захохотал Макс. – Мелочь пузатая. Гусенок!
Я смотрела на Макса, на Лили и не знала, что сказать. И вдруг в голове точно взорвалось: а ведь ты одинока, Рэйчел Прайс. И живешь ты уединенной и безрадостной жизнью. А Лили? Вон какая веселая и счастливая, просто удивительно. Видимо, нужно, чтобы в ее жизни был мужчина – такой, каким ее отец быть не может.
– Да, жалко, – сказала я наконец. Сколько лет потеряно даром. Сколько лет Макс и Елена могли быть частью нашей с Лили жизни! – Мне следовало…
– Ерунда! – решительно перебил меня Макс. – «Следовало» – ужасное слово.
– Но…
– Но ничего. Жизнь – путешествие, Рэйчел. Когда идешь по дороге, можно смотреть или назад или вперед. – Он выставил скрюченный палец и, едва не зацепив Лили за нос, указал в такое далекое будущее, что я и представить себе не могла.
Лили, прищурившись, проследила взглядом за стариковским пальцем.
– Вперед смотреть? – догадалась она.
– Ты поняла, милая. – Макс расплылся в улыбке. – Всегда – только вперед!
* * *
Десять костюмов. Два месяца. Двадцать тысяч долларов. Эти цифры назвал Макс, когда позвонил. Услышав его голос после стольких лет, я потеряла дар речи. А он, должно быть, решил, что у меня дух захватило от того, сколько теперь стоит один-единственный костюм его работы.
– Очень не хочется просить тебя, – еле слышно, чуть не шепотом, пробормотал Макс. Сайрус уже ушел, однако мы с Максом все равно разговаривали вполголоса. – Но уже слишком поздно отказываться от этого контракта. В Лос-Анджелес и в Чикаго я все уже отправил, а нью-йоркский магазин ждет готовый заказ к Рождеству.
Голос Макса словно перевел часы назад, вернул меня в то время, когда все в моей жизни было проще. Надежнее. Я закрыла глаза и, забыв обо всем, просто слушала, как он дышит в трубку.
– Обычно мне нужно две недели на один костюм. Одному никак не управиться, – продолжал Макс. И еще тише добавил: – Ее сердечный приступ случился так неожиданно. Откуда нам было знать? Елена на здоровье никогда не жаловалась. А теперь… – Он умолк. – Что мне делать, Рэйчел?
– Я тебе помогу, – пообещала я. И в ту же секунду пожалела. Как я ему помогу? Сайрус ни за что не разрешит. Но так же поспешно, как отвергла эту идею, я снова уцепилась за нее: – Я тебе помогу. Во всяком случае, попытаюсь. Если сумею выбраться из дома, буду у тебя в понедельник.
– Спасибо, – сказал Макс.
– Пока еще не за что. Я ничего не обещаю. И потом, я же лет десять не бралась за иголку.
– Ничего, это как кататься на велосипеде, – повеселев, уверил меня Макс. – Я не забыл твой первый шов. Ты прирожденная портниха.
Нет, не мог Макс помнить, как я впервые взялась за швейную иголку. Его при этом не было.
* * *
Целых три года – с семи до десяти лет – на каждый праздник я наряжалась в одно и то же платье. Другого не было. И не потому, что мы были нищими, нет. Хотя и богатыми нас тоже не назовешь. А потому, что Бев предпочитала тратить деньги только на то, что могла съесть. Или выпить. Но даже предложи она мне прошвырнуться по магазинам, я бы не согласилась. Пошатываясь, спотыкаясь, она будет брести вдоль прилавков – и я рядом с ней? И все вокруг будут пялиться на нас? Лучше умереть.
Хорошо хоть платье было милое. Синее, под цвет глаз, с заниженной талией и с пуговками из искусственного перламутра, которые изящной линией спускались по всему лифу – от кружевного воротничка до пояса юбки. В день Пасхи я в который раз достала свой праздничный наряд и с сомнением оглядела свое отражение: меня смутило не платье, а то, как оно обтянуло мне плечи и оголило коленки, вместо того чтобы, как положено, спуститься до середины голени. В свои десять лет я не была модницей, но догадаться, что прилично, а что нет, слава богу, могла. И я поняла, что выгляжу неприлично.
Бев по-всякому меня обзывала: и кривозубой, и тупицей. Обиднее всего было, когда она ругала меня уродкой. Но, разглядывая себя в куцем, старомодном платье, я убедилась: мама права – я уродка.
Я давным-давно усвоила: слезами горю не поможешь (мне, во всяком случае, они никогда не помогали), однако глазам все равно стало горячо от набежавшей влаги. Я бы, не задумываясь, махнула рукой на синее платье и надела какие-нибудь брюки и футболку, но мы с папой собирались в церковь, а он очень строго относился к некоторым вещам. К пасхальному наряду, например.
Я вытерла глаза. Чихать я хотела на то, что обо мне подумают! Чихать на то, что все знают: моя мать – пьяница. Что дразнят «сироткой Анни». Куда как просто потешаться над рыжей девчонкой в поношенной одежде. Но я им не доставлю удовольствия – ни одна живая душа не узнает, как мне горько и обидно. Я глубоко вздохнула и хорошенько потянула за платье – может, станет чуть посвободнее? Тр-р-р! Полетели во все стороны перламутровые пуговки.
