— Да разве богатство — основное достоинство невесты? Майкл встретил свою единственную любовь. Это главное. А капиталов его вполне хватит на двоих. Майкл позаботился об этом в брачном контракте. Так что его жена — достаточно состоятельный человек. И потом… Елена — изумительная женщина, любящая жена, потрясающая мать и замечательный, добрый, умный человек.
— Кстати, — заметил мистер Кастл, — у Майкла очень милые дети.
Глаза Билла мгновенно потеплели, и он восторженно начал рассказывать:
— О! У меня — удивительные племянники. Генри Полю только-только пошел третий год, а он уже знает все буквы родного языка Елены, французский и немецкий алфавит, а по-английски пытается складывать первые слоги. Он такой уморительно-солидный! Из игрушек признает только конструкторы. У Генри Поля их огромное количество. А уж беседовать с ним!.. Я иногда теряюсь при разговоре с этим двухлетним карапузом. Майкла огорчает только то, что сын не проявляет ни малейшего интереса к подвижным играм и обычным шумным занятиям малышей. Этакий увалень! А вот уж кто ртуть, так это четырехлетняя Джулия. Все время в движении. Веселая, живая, забавная! Прелесть, что за девчушка!..
Билл оборвал себя, заметив, что его рассказ с искренним восторгом и вниманием слушает одна лишь Флора. Тогда как остальные проявляли сдержанный интерес.
— Уильям, вы так живо и образно описали ваших чудесных племянников, что я их сразу представила, — мягко и восхищенно произнесла Флора. — Мне кажется, при встрече я их без труда узнаю. И должна откровенно признаться, что заочно без памяти влюбилась в мистера Генри Поля Кренстона. Это мужчина моей мечты!
Она, а вслед за ней и Уильям весело засмеялись. Семья Кастл изобразила на лицах подобие улыбки.
Общая атмосфера в гостиной стала напряженной, предгрозовой. Разрядило ее появление Рональда Фармера.
— Здравствуйте! Я за тобой, Флора. Очень спешил. Боялся разминуться. Ты мне срочно нужна. Извините, пожалуйста, что вынужден нарушить вашу беседу и забрать Флору.
— Нет-нет, Ронни!.. Мне, действительно, пора уходить. Ты — на машине? — Флора встала и взяла Рональда под руку.
— Нет. По дороге поймаем такси.
Билл тоже встал и спокойно предложил:
— Я — на машине. И с удовольствием вас подвезу.
Все попрощались. Каждый был переполнен собственными мыслями и чувствами, которые тщательно скрывал за вежливыми обязательными фразами.
После того вечера у Кастлов Флора неоднократно думала об Уильяме Кренстоне. Он оказался совсем не таким, каким рисовало его до знакомства воображение. Собираясь на встречу, Флора была готова совершенно к другому. А перед ней предстал открытый умный человек, с его невероятным чувством гордости и нежности к своим чудесным малышам-племянникам, трепетным и уважительным отношением к брату и его жене. Предстал человек непосредственный, ранимый. В нем совсем отсутствовали те замашки плейбоя, покорителя женских сердец, что отличали подобную категорию молодых людей. Флора честно признала: Уильям Кренстон ей понравился.
Ход ее мыслей прервала телефонная трель. Звонил дед Маккензи. Он укорил ее за то, что она давно не звонила и не приезжала. Флора, сославшись на занятость, вежливо поинтересовалась здоровьем его и бабушки. Разговор, как и всегда, закончился быстро. Флора глубоко вздохнула. Даже просто слышать голоса деда и бабки Маккензи было огромным испытанием и требовало сверхъестественной сдержанности и усилий с ее стороны. Она их ненавидела. Ненавидела и презирала.
На Флору потоком нахлынули воспоминания. Воспоминания о том страшном дне рождения. Двенадцатым в ее жизни…
Этот день они всегда отмечали втроем — мама, папа и она, Флора. Ее гости — друзья и подружки — приглашались на день позже. Как обычно, мама собственноручно испекла для дочери великолепный торт. Мама вообще изумительно готовила. И это был единственный вид трудовой деятельности, который мама любила и вдохновенно выполняла, проводя остальное время за чтением книг, отдавая предпочтение поэзии. Мама была тонкой хрупкой женщиной, невероятно романтичной, восторженной, душевной, умной, воспитанной, с обостренным чувством такта. С ней всегда было чрезвычайно интересно, потому что мама была кладезем разнообразных знаний со своим особым, порой парадоксальным взглядом на различные вещи, проблемы, происходящие события, взаимоотношения людей. Она бывала веселой и забавной выдумщицей, в одно мгновение превращаясь в юную беззаботную девчонку.
" Мама… милая моя мамочка… как же я виновата перед тобой!.. " — опять тяжело вздохнула Флора, словно наяву увидев счастливые глаза матери, ее чудесную улыбку…
В тот проклятый день рождения мама подняла бокал и нежно произнесла своим чудным мелодичным голосом:
— Дорогая, единственная наша доченька, мы с папой поздравляем тебя с днем рождения. Мы очень любим тебя! Расти умницей, красавицей! Здоровья и счастья тебе, доченька!
— Спасибо, мама, папа! Только разве я — единственная? У вас же до меня была дочь! У нее еще какое-то смешное имя было!.. — Флора презрительно фыркнула. — Мне бабушка Маккензи рассказала…
И Флора со всей своей детской непосредственностью принялась делиться сногсшибательными сведениями, полученными ею от бабушки, которую она очень похоже копировала.
Внезапно Флора оборвала свой рассказ, повзрослев в одно мгновение. Она увидела, как мама, вздрогнув, будто смертельно раненая птица, вскинулась, потом сжалась и медленно и осторожно поставила свой бокал на стол. Из глаз матери неиссякаемым потоком полились слезы. Флора заметила, как, наверное, впервые за свою жизнь, побледнел, словно полотно, отец. От происходящего у Флоры закололо сердце. Она, теперь уже со взрослым пониманием, со всей очевидностью осознала, какой удар нанесла матери. Своей любимой нежной мамочке.
Мать повернулась к отцу и с невероятной душевной болью, едва шевеля губами, промолвила:
— Дик… Дик…
Флора встала и шагнула из столовой за дверь, не в силах двигаться дальше. Услышав мать, она совсем остолбенела.
— Дик… за что?.. За что?… Дик, прости, но я… я… я ненавижу твоих родителей!.. Твою ужасную мать… Прости…
Мама заплакала громко, навзрыд, впервые сказав подобное о родных отца.
— Лаура… — раздался его мягкий голос. — Лаура… Лаура, постарайся не обращать внимания… Лаура…
Уже не сдерживаясь, мать, захлебываясь рыданиями, заговорила:
— Дик… о ребенке… которого мы потеряли, едва успев дать ему жизнь… о малютке, которого Бог забрал, лишив меня покоя и утешения навсегда… никогда… никогда, Дик!.. никто не напоминал нам. Даже люди, неприязненно относившиеся ко мне. И мы с тобой… по интуитивному негласному соглашению между нами… всегда молчали об этом. Ты же помнишь, Дик, сколько мне понадобилось времени и сил, чтобы выйти из депрессии, смириться с утратой… Разве легко, после потери ребенка, видеть коляски, малышей, беременных женщин? А я видела кругом только их! Только их… Ты же помнишь, Дик, что мы с тобой пережили, тщательно скрывая от других горе невосполнимой потери! Потом Бог дал нам Флору… Дик, мы были с тобой так счастливы! Я хотела сама рассказать ей обо всем, когда она вырастет. Все рассказать. Это должны были сделать только мы с тобой, Дик. Только мы! И никто другой. Это же наша семья! Никто не имел права вот так, грязным сапогом, бесцеремонно, с бездумной жестокостью растаптывать мою душу, твою, Флоры. Она же совсем ребенок — наша дочь! Зачем твоя мать это сделала, Дик? Зачем? Она долго и целеустремленно уничтожала меня, Дик! И теперь может быть довольна! Ей это удалось!!!
