Дед на меня внимания не обращал. После недавнего ночного разговора он вообще вел себя странно. Про Лондон больше не спрашивал, сердечными вопросами душу не травил. Тихий спокойный дед. Никогда его таким не видел, но сейчас даже был рад.
Одно не давало покоя — его требование отсидеть юбилей до конца и не «позорить род своими выходками». С чего дед взял, что я решусь оторваться, ума не приложу. Молодость он мою, что ли, вспомнил? Но уточнять или спорить я не стал.
Сказано не отсвечивать — сидел и не отсвечивал.
Лишь иногда взглядом кого-нибудь провожал, наливал и упорно не закусывал.
Не знаю, сколько бы я так высидел, но где-то на половине бутылки рядом на диванчике материализовались две нимфочки. Обе в стратегических мини. Обе после аперитива, разогретые. И совершенно неинтересные.
За ширинкой никто даже голову не поднял осмотреться. «Тишина и только мертвые с косами».
Если бы не привычка скалиться и нести приятную бабскому уху херню, не знаю, как бы мы сидели. Наверное, пришлось бы наливать. Чуть чаще. Чуть больше. И заранее присматривать, куда потом пристроить свой неудачливый груз.
Но умение сыпать шутками было вбито в подкорку. И я сыпал.
Полчаса.
Час.
Иногда подмигивая медведю. Только он, казалось, меня понимал.
Иногда тупо пялясь на часы.
Пока в какой-то момент на стол не легла чья-то тень.
***
Голову поднимать не хотелось. Совсем! И смотреть, кто мне вид заслоняет — тоже. Комплекта визгливых нимфочек было вполне достаточно. Третью бабу я и в лучшие свои годы в постель не звал. Кукольник, что ли? Чтобы и на себе, и на каждой руке по красавице.
Но тень не ускользала. Стояла над душой, лоб взглядом сверлила. И от этого ее присутствия даже соседки мои как-то странно затихли. То еще минуту назад про ресторан верещали, про клубы, где можно было бы продолжить. И вдруг как воды в рот набрали.
Руки на колени сложили. Спинки выпрямили и клювики утиные поджали.
Последнее преображение даже меня заставило напрячься. Закрыв глаза, я махнул новую порцию рома, а потом осторожно, чувствуя задницей, что любое резкое движение сейчас опасно, стал поднимать голову.
Первым, на что наткнулся взгляд, оказались штанишки. Милые такие. Сиреневенькие и плюшевые. Из-за свободного покроя оценить, какое сокровище запрятано под ними, было невозможно. Но я попытался. В окружности где-то девяносто, может чуть больше, а длина ног — моя любимая. Такие удобно закидывать на плечи. И не страшно, что пятки будут лупить по ушам при каждом толчке.
От такого анализа аж взбодрился. Но то, что показалось выше, мигом затмило штанишки.
Нет, это была не меховая горжетка, не кружева и не рюши. Толстовка! Такая же сиреневая, как штаны, и, судя по растянутым локтям, далеко не новая.
Контингент приглашенных на юбилей, конечно, впечатлял!
Чтобы поднять голову выше, пришлось снова плеснуть в бокал ром, закрыть глаза и повторить отработанный алгоритм.
Чувствуя, что совсем хмелею, я даже наклонил к себе правую нимфочку. Занюхал ее затылок, щедро орошенный какой-то парфюмерной дрянью. И решился.
На все про все ушло несколько секунд: один бокал, осмотр костюма, второй бокал и голову вверх.
А спустя всего миг я чуть не сдох от взгляда.
— Налюбовался?
Зеленые глаза ударили адским пламенем, и двадцатилетний «Диктатор» выветрился, как молодое крымское вино.
— Поля?!
Губы зажили своей жизнью. Я чувствовал, как по морде расползается тупая улыбка, и никак не мог это контролировать.
— Нет, блин. Сивка-бурка. На свист прискакала!
Полька стояла ровно, вроде бы спокойно, но я видел побелевшие костяшки на сжатых в кулаки ладонях и расширившиеся крылья носа.
Валькирия. Плюшевая. Моя.
— Девочки, Ромео вам сказал, что у него триппер? — Пока я любовался знакомыми чертами, зеленые глаза холодно мазнули взглядом по моим соседкам.
— Что-о?! — хором ударило по ушам.
— Неизлечимая форма. Лондонская, — ведьмочка одним ударом загнала все гвозди в гроб наших так и не сложившихся с красавицами отношений. — Не благодарите! — Второй тройничок за неделю накрылся медным тазом.
Мгновенно потеряв интерес к перепуганным курочкам, Поля снова уставилась только на меня. Как кобра на дудочку.
— Боже!
— Кошмар!
Рядом началась суета. Телефоны полетели в маленькие сумочки. Использованные салфетки вместе с одной из вилок упали на пол. А пепельница пополнилась двумя недокуренными длинными сигаретами. Дрянь редкостная. Хорошо, что больше не придется вдыхать.
— Козел!
— Мудак!
Две жопки дружно отлипли от дивана.
О том, что их владелицам навесили лапши, жопки почему-то не почувствовали. Магическая сила женской солидарности оказалась сильнее мозга.
Когда в радиусе трех метров не осталось никого, я заговорил:
— У меня никогда не было триппера. Вообще! И остального тоже не было. Чист!
Рядом тикала бомба с часовым механизмом, а ко мне внезапно вернулась радость жизни. Краски стали ярче. Запахи приятнее. И пение цыган начало казаться райской музыкой.
Перед смертью, говорят, всегда так происходит.
— Мозгов у тебя не было тоже! — Полина наклонилась ко мне и шумно выдохнула в лицо.
Кайф! Вот ничего ж общего с прежними раздухаренными охотницами! Я, конечно, бредил, но словно озоном потянуло. Как в начале грозы.
— А ты к дедуле? — Сглотнув, отставил подальше бокал. Потом убрал на соседний столик бутылку. От греха! Бутерброды пододвинул поближе. Попробовать их мне не светило, но хоть что-то мягкое.
Еще бы знать, из-за чего приходится готовиться…
— Конечно! — В меня полетел какой-то футляр. — Почетный гость! Ты ж так настаивал!
Круглый широкий стол дал лишь пару секунд форы. Зазноба моя длинноногая обогнула его в три шага. На ходу замахнулась. Быстро. Я чудом успел руку переловить. И Полька полетела в меня, грудью в грудь.
Как в лобовую.
На скорости.
Так что диванчик жалобно скрипнул.
Официально! Таких поз у нас еще не было. Нет, я, конечно, зажимал ее и сидя, и стоя. Помнится, горизонталь тоже попробовали — как-то притиснул на лавочке возле детской площадки.
Но чтобы Поля сверху! Да еще почти лежа…
Мечта!
Аж горячая волна по хребту побежала и в штанах прибавилось объема.
— Отпусти меня!
На ухо раздался рык. Тихий, как у кошки, но очень злой.
— Извращенец долбаный!
Это, видимо, кто-то нащупал своим упругим животиком мою «радость» от встречи.
— Детка, ты ж знаешь… не могу.
Вот сколько раз я ей это говорил? Сотни! Вместо «привет» и «пока», а она все никак понять не могла.
— Ты! Ты…
— Только я. Дальше?
— Да как ты посмел использовать мою бабушку?! Цветы и медведь не помогли, так решил, что можно с родных зайти?! Своих не жалко, а моих подавно? На войне все средства хороши? — Бомба «Полина» таки рванула. Я ничего не понимал, но ее было не остановить. — Это скотство! Это… грязно! Даже для такого, как ты!
— Поль, Полина, я…
— Козлина ты! Последняя!
— Полечка…
— Ненавижу тебя, слышишь! Ненавижу! Достал!
На мои плечи градом посыпались удары. Ведьмочка не сдерживалась. Отводила душу по полной.
— Поля, но послушай… — я лишь успевал колено ее перехватывать, когда в пах целилась.
— Не буду я тебя слушать! Баста! Теперь слушай меня ты! И запоминай, Крамер, запоминай хорошо! На лбу у себя запиши! — она замерла, зло уставившись в глаза. — Больше ты ко мне не приближаешься! Вычеркни меня из списка своих баб. Забудь! Понял?
В мой бок довольно болезненно ткнулся острый локоток.
— Понял, я тебя спрашиваю? — ткнулся еще раз.
— Поль, но я правда ни сном, ни…
— Хватит! Овечкам своим будешь головы дурить. Я уже по горло сыта.
Последняя фраза вырвалась у Польки со стоном. С болезненным таким, что мне резко стало не до смеха и не до кайфа своего нереального.
Как ножом в сердце засадила. Красивая, гордая, родная настолько, что внутри все мясом наружу выворачивалось от близости. И отчаянная.
