рождаться.
Хорошо, что мама и отец про тот ролик ничего не узнали. Потому что если б это увидел отец – он бы сразу меня убил, а если б мама – я бы сама умерла.
С того дня два года я не пила ничего крепче кофе, чем страшно раздражала всех в нашей компании. Вика Лапшина даже пыталась тайком подлить мне водку в сок, только я сразу ощутила посторонний привкус.
Ну а теперь стараюсь если и пить, то лайтовое и немного. Хотя бывают исключения, бывают… Вот как на девять дней. Или как сегодня.
А всё потому что я потеряла свою опору, мне не за что держаться и мне на всё плевать. И на себя, и на окружающих. Иногда даже хочется устроить что-нибудь этакое, чтобы всех шокировать, а некоторых – очень-очень огорчить. И чем хуже – тем лучше.
Но Киселёв бдит. У него как-то легко и просто получается ладить со мной, в каком бы состоянии и настроении я ни находилась, а потому удерживает от всяких необдуманных поступков.
– Спасибо тебе, Русланчик, – прочувствованно сказала я. – Если бы не ты, я бы так и торчала тут одна, грузилась бы, как обычно. А ты подарил мне желание жить.
Киселёв лишь снисходительно улыбнулся на мой пьяный пафос.
– Нет, правда! – настаивала я. – Ты не понимаешь. Я каждый день хотела умереть. То есть не хотела жить, это же немножко другое? Варианты там всякие самоубиться я не искала, но… А ты пришёл, вытянул меня на берег, накачал этим гадким пивом и мне полегчало. Мне хочется жить! Понимаешь? Ты – настоящий друг. Ты – единственный друг.
– Слушай, Энжи, есть и другие способы, если что. От них полегчает ещё больше. Ты не просто захочешь жить, ты летать захочешь.
Даже с поплывшим сознанием я поняла, что имел в виду Руслан под другими способами, ибо такое не впервые. Да и по карману джинсов он похлопал с конкретным намёком.
Он время от времени предлагает мне попробовать травку, не назойливо, даже вскользь, то как спасение от хандры, то ради нового опыта, то просто за компанию. И всегда за это получает подзатыльник.
– Вот что ты за человек, Киселёв? – скривилась я.
– Как это – что за человек? Я лучший и единственный друг, сама сказала.
– Такой момент испортил! Я тебе о высоком, а ты… есть другие способы, – передразнила его я.
– Да ладно тебе, Энжи. Ты не пробовала и не знаешь, так что как ты можешь судить? И великие умы травкой не гнушались. Тот же Кастанеда употреблял мескалин, чтобы познать себя в мире и мир в себе. А если б Льюис Кэрролл не принимал опиум…
– Ой всё, Киселёв. Давай лучше спать, а то поссоримся.
Меня и правда сморило, да и сквозь опущенные жалюзи пробивались полоски утреннего света.
– Двадцать минут седьмого, – констатировал Руслан, – самое время ложиться спать.
Стелить для него отдельно мне было лень, так что оба устроились на разобранном диване прямо в гостиной и тотчас провалились в тяжёлый хмельной сон. Однако недолгий.
И десяти утра не было, как нас разбудил шум: грубый, резкий окрик, голоса, шаги и, вроде, какая-то музыка. Точнее, меня разбудил – Киселёв продолжал дрыхнуть как ни в чём не бывало.
Я испуганно вскочила и захлопала глазами, сидя на диване.
В дверях стоял незнакомый мужчина, высокий брюнет, лет на пять меня старше, в тёмно-сером костюме и белой рубашке. Такой, в общем-то, ничего, очень ничего, даже для моего придирчивого вкуса. Только вот кто это и как он тут оказался?
Я уставилась на него во все глаза, не в силах вымолвить и слова от потрясения.
Я таращилась на непрошенного гостя, а мысли лихорадочно скакали: господи, кто это? И как он сюда проник? Грабитель? Если так, то зачем устраивать шум? Да и костюмчик у него, сразу видно, слишком дорогой. И сам он весь такой… лощёный. Или это вор-эстет?
Нет, ерунда. В руках он держал фирменный пакет ОК, похоже, набитый провизией, что вообще не укладывалось ни в какую версию.
Незнакомец разглядывал меня беззастенчиво, а в чёрных глазах явственно читалось любопытство с примесью удивления. Чему, интересно, он удивляется? Тому, что видит меня в моём же доме?
Я в панике ткнула в бок Руслана, но тот простонал, не разлепляя век, и отвернулся к стене, явив вытатуированную на спине надпись Scio erit in lecto fortissimus*.
Незнакомец надпись прочёл и, изогнув насмешливо чёрную бровь, хмыкнул. Неужто понимает латынь?
– Вы кто? – сипло пробормотала я, натягивая одеяло повыше, не решаясь встать с дивана.
Однако ответить брюнет не успел, потому что в гостиную стремительно вошёл отец. И тут мне совсем подурнело.
Это же надо было ему заявиться ни вчера, ни завтра, ни в любой другой день, а именно сегодня! В самый неудачный момент, какой только можно придумать.
Отец и раньше-то смотрел на меня всегда осуждающе, а теперь его лицо аж исказило от злости и презрения. Он оглядел царящий в комнате бардак и, когда увидел батарею бутылок под столиком, его перекосило ещё больше.
– И почему я даже не удивляюсь, – процедил он, брезгливо перешагивая через джинсы Киселёва, комом брошенные на полу. – Всё… веселишься?
Видно было, что отец хотел сказать другое слово, похлеще, припечатать, как он умеет, но в последний момент передумал. Видимо, присутствие постороннего его остановило.
Теперь я догадалась, что черноглазый – отцовский водила или охранник, ну, в общем, кто-то из его челяди.
– Вадим, там по коридору направо кухня, отнеси пакет туда, пожалуйста, и подожди меня в машине, – распорядился отец, и брюнет моментально скрылся, не попрощавшись.
Ну и зачем было тащить ко мне в дом чужого мужика? Можно подумать, пакеты весят центнер и три шага от машины отец сам бы не пронёс. Просто папочка вознёсся слишком высоко, вот и мнит себя царём. А таскать тяжести – оно, конечно, не царское дело.
– Это ещё кто? – отец кивнул на Руслана, вновь скроив брезгливую мину.
– Мой друг. Руслан. Ты его видел на похоронах.
– Угу, припоминаю. Видимо, провести время с этим… кхм… другом было для тебя важнее, чем сходить на поминки матери. Какая бы Адель ни была, но она твоя мать. И хотя бы ради приличия ты могла бы выказать хоть толику уважения к ней. Чужие люди и то…
