без особого энтузиазма.
— Я тебя уже взял, но Глеб хочет лично с тобой поговорить, у меня нет оснований ему запретить… Выдержишь разговор с начальством?
— Постараюсь, — наигранно вздыхаю, но тут же улыбаюсь. — Не сомневайся.
В кабинет вхожу твердой походкой, кто бы только знал, как мне не хватает опыта держаться так уверенно и гордо. Козел, он же Глеб Владимирович, смотрит на меня оценивающе, проходится по моему лицу, задерживает взгляд на груди, бедрах, опускает на ноги. Так и хочется сказать, что мой мозг, а следовательно, и уровень интеллекта находится выше.
Волнение растет с каждой секундой, становится жарко, несмотря на дорогущий мощный кондей, хочется помахать ладошкой на лицо, но, естественно, я этого не делаю. Выдерживаю рентгеновское исследование.
— Присаживайся, — кивает на стул-кресло напротив его стола.
Не хочу сидеть перед ним по струнке, словно школьница на экзамене, закидываю ногу на ногу, чуть подаюсь вперед. Не смотрю на бедра, даже если они немного оголены, поправлять платье не стоит, он сразу поймет, что я чувствую себя неуверенно. Взгляд Глеба становится еще тяжелее, темнее, смотрит так, будто хочет дотронуться.
— Я знаком с твоим отцом, — выдает жестко, а я теряю всю свою наигранную уверенность. — Учились в одной школе и жили в одном дворе, — продолжает холодным голосом. — Степан просил помочь тебе с жильем, — медленно проводит по красивым скулам подушечкой большого пальца, не спешит продолжить, будто взвешивает каждое слово. — Я переложил эту проблему на Ивана, даже не подозревая, что он заберет тебя к себе...
Милада
Неприятное открытие обжигает изнутри кипятком. Прикрываю глаза, чтобы скрыть свои чувства. Ванька такой Ванька… не сказал, но разве я могу его винить? Он ведь в первые часы нашего знакомства и не помышлял меня у себя оставлять, это уже на следующее утро твердо произнес: «Будешь жить у меня и не спорь, Милада, голова болит, всю ночь работал». Я осталась и не пожалела. Кому-то, видно, это не понравилось.
Тихомиров специально все это сказал, вижу, как дергается мышца над губой, как через прищуренные глаза наблюдает за каждым моим рваным вздохом. Хочет поссорить нас с Ваней? Зачем? Может, хочет оградить его от меня? Тогда Глеб плохо знает своего брата, во что я с трудом могу поверить. Это какая-то долбаная козлиная проверка, или этим он хочет поставить меня на место?
Если все-таки он хотел нас с Ваней рассорить, пусть обломится. Ванька мой, а своих я не бросаю. Подумаешь, не сказал, он сможет это обосновать, я не сомневаюсь. Ваня меня не предал, а это главное.
Молчу, мысленно выдыхаю, делаю вид, что жду продолжения. Такой, как Глеб, не будет играть, ходить вокруг да около, он продолжит, нужно только выждать. Его губы сжимаются в узкую полоску, желваки дергаются под большим пальцем, которым он водит по скуле.
«Ну, давай, прямо в лоб, как привык! — мысленно тороплю. — Ты же все равно скажешь, не пожалеешь, даже если человеку больно, и он захлебывается в крови».
— Хочу сразу определить границы. Усвой сразу: в отношении моего брата не строй планов, никаких свадебных колоколов и неожиданных залетов… — кривит губы, а я понимаю, откуда растут ноги этого предупреждения. Отец… Неужели он и Тихомировым предлагал меня купить? Именно купить, по-другому его желание пристроить меня к богатому кошельку я назвать не могу.
Сглатываю ком в горле, только не при нем, только не при Глебе, умоляю свою нервную систему держаться. Никаких слабостей, никаких слез. Даю себе время успокоиться, а потом ровным голосом и с улыбкой на губах:
— Мы с Ваней достаточно взрослые, чтобы разобраться в своих отношениях без посторонней помощи, но думаю, ваш брат рад такой заботе, — тонкий укол и предупреждение, что я молчать о нашем разговоре не буду. Он меня прекрасно понял, глаза сужаются еще сильнее, я вижу только темную радужку, по которой расплылся зрачок. Я тоже могу бить в ответ. Если бы у них были близкие отношения, а Ваня позволял брату вмешиваться, Глеб был бы в курсе его болезни.
— Будешь создавать проблемы, вылетишь в тот же день из компании, соблюдай субординацию, — вскакивает с кресла, обходит стол и нависает надо мной. Вот это да, кому-то я на хвост наступила.
— Напомните мне, пожалуйста, в какой момент вам показалось, что я могу нарушить субординацию? — он слишком близко, его дыхание касается моего лица, и это очень нервирует.
Мне в кайф с ним спорить на псевдокультурном языке – вообще отпад. Глеб уверен, что его опыта и красноречия достаточно, чтобы поставить меня на место, но проблема в том, что я умею быть той еще вредной стервой, когда меня обижают.
— В тот самый, когда ты вошла в этот кабинет и не начала свою речь с извинений, — у меня моментально отвалилась челюсть, и ее не поднять. Кто-то привык, что ему смотрят в рот, лижут кожаные носки туфлей и проглатывают все дерьмо, что он творит?
— С извинений? — надеюсь, мое высокомерное удивление выглядит достойно.
— Ты понимаешь, о чем речь, — вкрадчиво, почти упирается своим носом в мой. Не собиралась разыгрывать дурочку, конечно, я понимаю, что так задевает Глеба Тихомирова – в глаза его мало кто называл козлом.
— Тогда вы не были моим боссом, — максимально вежливо и смиренно. — А я стала свидетельницей жестокости, бесчувственности и хамства. Понимаете, вы тогда тоже не извинились. Мое оскорбление вас и жизнь живого существа несопоставимы, поэтому…
— Поэтому ты прямо сейчас едешь домой, — грубо обрывает. Мое сердце замирает, перестает биться. Вот тебе, Милада, и стажировка, даже часа не продержалась. — Собираешь вещи, и через два часа чтобы твое тело было в аэропорту, — продолжение его речи мой мозг усваивать отказывается.
— Не поняла.
— Едешь со мной в командировку в роли… «подай-принеси». По прибытии моя помощница введет тебя в курс дела. Опоздаешь на чартерный рейс – ноги твоей в моей компании не будет. Если же ты шевелишься и выполняешь поручения так же смело, как мелешь языком, ты нам подходишь…
Лада
Занимаю место у окна в самолете. Ваня опускается в кожаное удобное кресло напротив меня. Он зол, впервые я вижу друга таким напряженным. Глеб отдает распоряжение
