я буду. А вы сбивать доски.
Соглашается. Так и живем, на компромиссах.
Всю жизнь Сашка носилась как угорелая, часто слыша замечания, что девушке не пристало ходить широким, мужским шагом, что надо семенить или выступать павой, а не шагать, как матрос, сошедший на берег после года плавания. И только теперь, под руку с ним, она научилась сбавлять шаг. А заодно и обращать внимание на пейзажи по сторонам. И даже наслаждаться ими, так же как и его обществом.
А Всеволод Алексеевич даже по проселочной дороге ходит, как по сцене. Несет себя зрителям. У него движения плавные, спокойные, полные достоинства. Если, конечно, не беспокоит колено, но когда беспокоит, они и не гуляют. К счастью, его старая травма – самая меньшая из всех проблем, вполне поддается дрессировке, в отличие от непредсказуемой астмы.
– Ты посмотри, везде уже листочки. Еще три дня назад ни одного не было, – восхищается он. – Вот это что цветет? Вишня?
Он с интересом разглядывает дерево, высоко вымахавшее над соседским забором. Сашка пожимает плечами. Она ничего не смыслит в садоводстве. Может, и вишня. А может, черешня или яблоня. Или вообще слива.
– До моря дойдем? – обеспокоено спрашивает он. – Хочется морским воздухом подышать.
– Это к вам вопрос, Всеволод Алексеевич. Есть у вас желание? Тогда дойдем.
Он улыбается, рука, держащая ее под локоть, слегка сжимается, а шаг убыстряется. Он очень любит море. Готов сидеть там часами, если погода позволяет. Уже в конце мая лезет купаться, и так до самого октября. Сашка каждый раз пугается, что слишком рано, что вода холодная, только простуды им не хватает. Но молчит. «Не преврати его в комнатную собачку». Она старается изо всех сил.
В Прибрежный они перебрались, когда обоим стало понятно, что всё всерьез и надолго. Сашка видела, как тесно ему в маленьком алтайском поселке, куда она когда-то сбежала… от него. Так что теперь их совместное пребывание вдали от цивилизации не имело никакого смысла. Но о возвращении в Москву он речи не заводил. И Сашка всем сердцем не хотела в Первопрестольную. Да, там рядом хорошие, оборудованные клиники и лучшие врачи. Только эти лучшие врачи уже довели его до того состояния, из которого она его еле вытащила. Сейчас ему были нужны не столько технологии и столичные эскулапы, сколько ежедневная забота и железная уверенность, что его любят. Что ради него кто-то готов не спать ночами, вскакивать по первой просьбе, быть рядом и говорить обо всем, что его волнует. А главное, слушать.
К тому же в Москве их обоих ждало излишнее внимание журналистов и его знакомых, а еще вечно хмурое небо и холодные семь-восемь месяцев. Ради чего? Он сам предложил, давай уедем к морю. Всегда мечтал жить там, где тепло, где растут пальмы и платаны. Астма и влажный воздух плохо сочетаются, сразу подумала Сашка. Впрочем, астма так же плохо сочетается с выбросами заводов и смогом от лесных пожаров над столицей. А побережье длинное, и субтропики не везде. И они решили попробовать. Дом подыскали не на первой линии – там слишком шумно в сезон и слишком влажно, – а чуть повыше. Минут пятнадцать пешком, если она одна, полчаса, если вдвоем. Место не туристическое, спокойное, забор высокий. И рядом больница, где очень обрадовались опытному и еще молодому доктору. Всеволод Алексеевич, правда, не обрадовался. Опять завел шарманку насчет работающих женщин. Но Сашка для себя всё решила. Пока его здоровье позволяет, она будет работать. Хоть на полставки, набегами. Но жить за его счет для нее невозможно.
За климат она зря опасалась, он им обоим подошел. Приступы не стали чаще, а Сашке достаточно было один раз увидеть его счастливые глаза, когда они впервые спустились к морю, чтобы убедиться в правильности решения.
На пляже почти никого. Вдалеке, на самом краю волнореза устроился мужик с удочкой и оптимистично большим ведром для улова. Женщина гуляет с овчаркой, спустив ее с поводка. Овчарка пытается ловить волны и смешно прыгает на них, стараясь не замочить лапы. Даже не верится, что через несколько месяцев тут будет не протолкнуться.
На гальку они не спускаются, для водных процедур еще слишком холодно, а лишний раз преодолевать крутую лестницу ему не хочется. К тому же на набережной есть скамейки, развернутые к морю. Они устраиваются на одной из них. Всеволод Алексеевич с удовольствием глубоко вдыхает, и Сашка физически чувствует, как ему хорошо.
– Я все детство мечтал увидеть море. Просто увидеть! Но мог только читать о нем в книжках про дальние плавания. А когда пришла пора идти в армию, сказал в военкомате, что хочу стать моряком. На флот попросился, представляешь? Только чтобы море увидеть.
– А почему не взяли?
Всеволод Алексеевич удивленно вскидывает брови, а потом усмехается. Он все никак не привыкнет, что она знает о нем много больше, чем он успевает рассказать. Но ей часто непонятны мотивы тех или иных его поступков, какие-то детали. А порой она сильно заблуждается, но тут уже виноват он и его привычка выдавать журналистам подправленную биографию. И, столкнувшись с очередной, кем-то, а может, и им самим выдуманной сказкой, он спешит объяснить, рассказать ей правду. Для него вдруг оказалось важным рассказать правду именно ей. И именно сейчас, когда правда не имеет никакого значения и никому, кроме Сашки, не интересна.
– Отец вмешался. Объявил мне, что я идиот. Что на флоте служат на год больше. Тогда в общевойсковых служили три года, а на флоте четыре. А мне еще учиться надо, поступать. В общем, море я увидел только на первых гастролях спустя пять лет. Это был богом забытый поселок.
– Не наш с вами?
– А черт его знает. – Снова усмехается. – Думаешь, я сейчас вспомню? И ты представь, как он мог измениться с тех пор. Жили мы в каком-то бараке, пели тоже в бараке. В местном Доме культуры. Целую неделю пели, каждый вечер концерт для трудового народа, отдыхающего после очередного всесоюзного подвига. Кажется, это были строители Днепрогэс, но не ручаюсь. А нам что, молодым? Мы полдня на море, потом быстро пожрали, окатились холодной водой из-под колонки, надели наши единственные костюмы – и на сцену. Счастливые, здоровые как черти. После концерта сабантуй, местное вино литрами, шашлык-машлык, посиделки до рассвета. И всё по-новой. И работали же на совесть. Живьем, честно, искренно. Я наслаждался каждой минутой на сцене, каждой песней. Как хорошо все начиналось. И к чему все пришло? Вот ты народный, живая (еле живая) легенда.
