А в Тане интерес к этой стороне жизни совсем н? заметен. Вероятно, у нее есть мужчина, занимающий все ее мысли, она женщина сильных страстей, судя по всему.
Но, надеюсь, этот мужчина – не Яшка. Она мне нравилась, в ней было, что-то настоящее. Если такая женщина приезжает в разгар осени совершенно одна отдыхать в Турцию, не ищет мужского общества, с наслаждением рассказывает о себе незнакомой немолодой тетке, значит, она либо от кого-то или чего-то бежит, либо просто нуждается в передышке, именно не в отдыхе, а в передышке, поскольку такие женщины по определению не должны отдыхать в одиночку. Могла же она приехать, к примеру, с подругой, если уж не с мужем, любовником или другом, на худой конец.
Смешно, в наше время многие понятия так сместились, что иное слово приходится комментировать.
Помню, много лет назад я что-то рассказывала одной немке и упомянула о каком-то своем друге, а поскольку разговор шел по-немецки, то я добавила, что это друг в нашем, российском понимании. То есть не любовник.
Ибо в немецком слово «Freund» давно уже приобрело именно такой смысл. В последнее время и у нас, когда женщина говорит о ком-то «мой друг», ее уже могут понять превратно. Вообще, смещение значений бывает забавным. Много лет назад, занимаясь литературными переводами с немецкого, я наблюдала параллельные изменения в двух языках. Например, немецкий глагол «bumsen» раньше означал то же самое, что и русский глагол «трахнуть», то есть, как пишет Ожегов, «произвести какое-то быстрое неожиданное действие с шумом, треском. Трахнуть графин (разбить). Трахнуть по спине (ударить)». Что теперь означает это слово, знают все.
И точно такое же превращение произошло со словом «bumsen».
Да, к чему это я? Зачем на отдыхе забивать себе голову подобной мурой? Надо бездумно наслаждаться солнцем, морем, беззаботной жизнью, разложить пасьянс, решить кроссворд, почитать что-нибудь… Правда, книги, взятые с собой, как-то не вдохновляли. Кажется, я скоро стану типичной героиней старого, еще советских времен, анекдота: «Чукча не читатель, чукча писатель»!
Потому что в голове уже крутится мысль, как лучше начать роман, если героиней его будет такая женщина, как Таня. А какая она, разве я знаю? Но мне и не надо знать.
Моя героиня будет жить по иной, своей собственной, логике, зачастую не зависящей даже от меня. И это, может быть, самое интересное в писательской профессии.
Вот вернусь в Москву, сяду за свою машинку и начну: «Эх, знали бы вы, как я мечтала выйти замуж!»
Рядом с моим лежаком кто-то кашлянул. Я открыла глаза: Таня.
– Извините меня, – смущенно улыбаясь, проговорила она. – Я вела себя как последняя хамка! Простите!
Два дня морочила вам голову своими россказнями, а потом вдруг замолчала в тряпочку… Вы не сердитесь?
– Да нет, Таня, я к вам не в претензии, всякие бывают настроения.
– А вот Милочка мне внушала, что нельзя свои настроения людям показывать, их это не касается.
– Таня, успокойтесь, я не в обиде.
– Вот и слава богу! – обрадовалась она. – Знаете, я всегда так – сперва из меня улица Углежжения прет, а уж потом я спохватываюсь и вспоминаю Милочкины уроки… Понимаете, мне вчера вечером один человек позвонил, я так этого звонка ждала, а он… Он сказал, что нам надо расстаться, вот я и психанула… Даже утопиться хотела. Но потом передумала, много чести, хотя, конечно, жизнь ему это бы отравило капитально! До самой могилки!
– Таня, ни один мужик не стоит вашей жизни!
– Вот и я так подумала. Пусть живет со своей шваброй, если она ему дороже меня… А вам правда интересно меня слушать? Странно даже… вы вон не очень молодая уже, у самой небось всякого в жизни хватало…
– Это правда, хватало всякого, и тем не менее…
– А вы мне потом про себя расскажете?
– Расскажу, почему же нет.
– Ладно, только про этого… я пока не хочу говорить.
– И не надо, лучше про Милочку расскажите.
– Эх, была бы Милочка жива, вся моя жизнь, наверное, по-другому сложилась бы, хуже или лучше, не знаю, но по-другому – точно. Мать моя, когда разобралась, что Милочка ко мне как к родной относится, обрадовалась и спихнула меня на нее целиком. С мужиками стала путаться без зазрения совести. А чего ей? Я ж могу у Милочки ночевать, к той-то никто не ходил. Профсоюзник перестал появляться, зато другие не переводились, водку жрали… И мать с ними. Иной раз, бывало, придет домой трезвая, смотрит на меня как на незнакомую. «Дочура, как ты вымахала, совсем большая, надо б тебе пальтишко новое справить..» Справляла. Заодно и туфли покупала, не могу сказать, что вовсе меня забросила, но одежонкой вся ее забота и ограничивалась. А поговорить, поинтересоваться школьными делами – нет. Это все Милочка-. Она иногда с такой любовью на меня смотрела.
А один раз я подслушала ее разговор с Галей – была у нее подружка Галя. Вот эта Галя и говорит:
– Милка, что ты делаешь? Тебе бы свою жизнь устроить, ребенка родить, а ты чужую девчонку на себя взвалила и радуешься.
– Таня мне не чужая, она роднее многих родных.
Она меня жалеет, и еще она во мне нуждается, а я ее просто люблю.
– Да она вырастет, хвостом вильнет – до свидания!
– Ну и что? А родные дети так не поступают разве?
Только, наверное, когда ребенок родной, это обиднее, горше…
– Это правда, – подумав немного, согласилась Галя. – Но она ведь вовсе к тебе переселилась, какая у тебя в таких условиях может быть личная жизнь?
– Да нету меня никакой личной жизни! Нет, понимаешь? А если ночью иной раз проснешься и в комнате кто-то дышит, так приятно бывает… А когда я с работы прихожу и Таня все мне вываливает, и про уроки, и про учителей, и про мальчиков, я чувствую себя моложе, мне все это интересно, меня волнуют ее проблемы, и это здорово отвлекает от всяких дурацких мыслей.
– Ты небось и на родительские собрания ходишь?
– Естественно!
Галя только головой покачала, но в следующий раз пришла и подарила мне тонкие колготки, импортные!
Я таких еще не носила, вот радости было… А на другое лето Милочка не смогла взять меня с собой в поле, они в Монголию поехали, и осталась я одна в ее комнате.
Она мне, правда, много книг оставила, велела к ее возвращению все прочитать, а я их почти все за июнь проглотила. А потом мать меня в пионерлагерь отправила, на озеро Сенеж. Мне там не понравилось, скучно показалось, да еще девчонка одна меня гробить вздумала.
Лагерь был от фабрики какой-то, что ли, и я там чужая была, они все друг дружку давно знали, а я новенькая. Да еще ребята стали на меня внимание обращать, именно как на новенькую – я хорошенькая была, и титечки уже проклевываться начали, одним словом, понимаете… А раньше у них первой красотулей Нютка Карасева считалась. Вот она и начала по любому поводу надо мной измываться. Я сперва хотела по-хорошему все уладить, как Милочка учила, но, когда она меня окончательно достала, я так ее отдубасила, что ой-ой-ой, все меня зауважали, хоть и ненадолго – выперли меня из лагеря. А я и рада была. У меня с детства слово «лагерь» совсем другие ассоциации вызывало, хоть и малявка была, а понимала: лагерь – огороженная территория, где люди не живут, а выживают. И пионерский лагерь был для меня немногим лучше. Вот я слыхала, некоторые вспоминают свое пионерское детство в лагере прямо с восторгом, а я – терпеть не могу, ничего я там хорошего не видела. Мать, конечно, развопилась, мол, это все Милочкино влияние, она, Милочка, все выеживастся, не хочет быть как все и меня к тому же приучает, надо уметь жить в коллективе, и вообще, чему такая тарань сушеная научить может… Ну я послушала, а потом не стерпела:
