— Ой, спасибо.
— Это меньшее, что я могу сделать, — говорю я. — Ты, вероятно, спасла меня от дам из книжного клуба Мэйпл-Лейн, которые ломились в парадную дверь с вилами.
Холли улыбается, не сводя с меня глаз.
— Ты не производишь впечатления человека, который был бы против.
— Разве? Что ж, тогда, полагаю, я хотел твоей компании
Слова смелы. Они повисают в воздухе между нами, неожиданное предложение. Я не беру слова обратно. Это правда.
Она улыбается.
— Что ж, в таком случае, я так же хочу Пепси Макс.
— Сейчас закажу.
Двадцать минут спустя Деннис уходит, взяв приличные чаевые, а я возвращаюсь на кухню с белым пакетом, который пахнет как рай. Холли сидит на диване, скрестив ноги и с газетой в руках.
Поверх ее головы я вижу, какую страницу Холли читает. Черт.
— Еда здесь, — говорю я.
Она поворачивается и улыбка озаряет лицо.
— Chicago Tribune написали о тебе статью?
— Похоже на то, да.
— Как это к тебе попало?
— Прислал ассистент, — я раскладываю еду на столе. Статья, которую она читает, неплоха. Это было проверено и перепроверено дважды. Но странно видеть часть моей жизни в ее руках. Прошлое соприкасается с настоящим.
Кем я был и кем стал сталкиваются.
— Золотое дитя Фэрхилла, — говорит она. — Все так гордятся тобой, понимаешь? Но уверена, что ты это знаешь.
— Так не показалось, когда мне пришлось уйти, — бормочу я.
Холли оглядывается.
— О. Мне жаль.
Я качаю головой.
— Неважно. Пошли, еда остынет.
Она откладывает газету и присоединяется ко мне у кухонного стола. Рукава огромного свитера закрывают половину рук, и Холли приходится закатывать их перед едой.
— Как бы то ни было, — говорит она, — я никогда не хотела, чтобы ты и твоя семья уезжали. Я имею в виду, когда все произошло.
Я опускаю взгляд на порцию лапши.
— Да. Спасибо, Холли.
Минуту мы едим в тишине. Она нарушает молчание, стараясь, чтобы голос звучал бодро.
— Я читала, что ты продал половину компании. Как так вышло?
Об этом я знаю, как говорить. Объясняю IPO и внешние инвестиции, а также ощущение того, что нахожусь в ловушке, несмотря на то, что я единственный, кто отдает приказы.
— Выход из системы был моей жизнью более десяти лет. Я бросил колледж из-за этого, ты знаешь. Теперь хочу больше свободы. Более здорового отношения.
Холли подпирает голову рукой, голубые глаза задумчивы.
— Это имеет смысл.
— Правда?
Она кивает.
— В статье, которую я только что прочитала, ты сказал, что раньше работал по девяносто часов в неделю. Не думаю, что это полезно для здоровья.
Я пожимаю плечами.
— В то время это было необходимо.
— Сколько у тебя сейчас? Шестьдесят? — в ее глазах пляшут искорки, на губах играет улыбка. — Пятьдесят?
— Я настаиваю на пятидесяти. Это более разумное число, да.
— Ты действительно работал раньше? Пока был… эм.
Ее взгляд опускается на мою грудь.
Улыбка становится шире.
— Да. Я часто провожу совещания, сидя на велотренажере. Почему бы и нет?
— Ну, я часто пишу в пижаме. Почти так же впечатляюще.
Я представляю Холли с распущенными волосами и в милой пижамке, сидящую перед ноутбуком.
— Определенно.
— Значит, ты не любишь Рождество, — говорит она, глядя на почти пустую коробку. — Адам, тогда зачем ты купил этот дом? Знаешь же, каким становится город.
Я стону.
— Тактическая ошибка с моей стороны.
— Будет только хуже. Осталось две недели до Рождества.
— Я знаю.
— Рождественская ярмарка в самом разгаре. Они уже устраивают прогулки на лошадях и в экипажах, мы с мамой вчера ходили на церемонию зажжения рождественской елки, там..
— Знаю, — говорю я, перебив ее монолог. — Придется придумать, как этого избежать.
Улыбка Холли становится кривой.
— Это лучшее время года.
— Самое напряженное, хаотичное, коммерциализированное время года.
— О, Адам. Нет.
Я снова пожимаю плечами.
— Мне не жаль.
— Но это самое лучшее, уютное, трогательное время.
Ее глаза серьезные, дразнящие и теплые, когда встречаются с моими. Как будто она видит меня, словно не оценивает и не обдумывает слова тщательно.
В ее взгляде нет осторожного планирования.
— Тогда придется показать это, — слышу я собственный голос.
— Я могу, — говорит она.
— Вечер пятницы. У тебя есть планы?
Она качает головой.
— Неа.
— Тогда Рождественская ярмарка. Посмотрим, сможешь ли переубедить меня.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Холли
— Думаю, ты предотвратила третью мировую войну, милая, — мама выглядывает из окна кухни на дом Данбаров, красные рождественские занавески раздвинуты. — Вот уж не знаю, как ты заставила его согласиться.
— Не уверена, что кто-то может заставить Адама согласиться на то, чего он не хочет делать, — говорю я. — Но пришлось сказать, что это более легкий путь.
— Умный человек, — кричит папа из гостиной. Он закидывает ноги на кофейный столик, пока мама в другой комнате. — Никто не хочет оказаться не на той стороне Мэйпл-Лейн, леди!
— Мы не такие уж и плохие, — протестует мама.
— Это не так, — говорю я. — Но не могу сказать то же самое о некоторых других. Марта — та ещё акула.
Мама смеется и опускает занавеску на место.
— Да ладно.
— Я не шучу.
Она никак это не комментирует. Вместо этого осматривают меня, останавливаясь на губах. Темно-красная помада.
— Ты куда-то идешь?
— Просто прогуляться, — я прохожу мимо нее на кухню и тянусь за домашним имбирным печеньем. — Рождественская ярмарка, помнишь?
— Разве ты не ходила с Фэллон чуть раньше на этой неделе?
— Да, но иду с Адамом.
Мама издает протяжный звук «ох», и я качаю головой.
— Не надо.
— Так вот почему он согласился развесить рождественские гирлянды.
— Мама, — протестую я. — Он миллиардер, который по какой-то причине решил спрятаться в Фэрхилле на несколько месяцев. Никто не знает, почему Адам купил старый дом, но всем известно, что не собирается оставаться. Он больше не наш.
— Мы этого не знаем, — протестует она. — Может быть, он поселится здесь. Откроет старый магазин отца.
— Это буквально последнее, что он собирается сделать.
Мама пожимает плечами и расправляет оберточную бумагу на кухонном столе. Заворачивает рождественские подарки для моего новорожденного двоюродного брата.
— Наверное, ты права. Это определенно плохо закончилось.
— Мягко сказано, — бормочу я.
Рождественский магазин Данбара прогорел. От одного из крупнейших в штате, экспортирующего товары по всей стране, до генерального директора и владельца, обвиняемого в растрате и мошенничестве.
Отец Адама бежал из страны и, насколько известно, до сих пор не вернулся. Об этом говорил весь город. Кредиторы наложили арест на дом.
Изо дня в день Адам и его мать стояли на улице.
Мама напевает себе под нос «Белое Рождество», когда кладет коробку с Лего на оберточную бумагу.
— Кстати об этом. Мы помогли им?
— Хм?
— Адаму и его матери. После того как магазин «Данбар» рухнул.
Она точными движениями разрезает бумагу.
— Ну, у них была семья, с которой те могли остаться, милая. Адам сразу же вернулся в колледж, а Эвелин некоторое время жила с сестрой.
— Ты ее видела?
Мама поднимает глаза.
— Раз или два, но мы никогда не были друзьями, милая. Просто по-соседски общались. Она держалась особняком.
Я провожу рукой по шее.
— Но мы не… Не знаю. Протянули руку помощи? Я помню, что многие люди были очень злы на мистера Данбара.
— Ну, некоторые потеряли много денег. В основном он присваивал деньги у клиентов компании, но там были и обычные люди. Несколько подрядчиков, которые потеряли заработную плату за сезон.
— Точно. Я помню.
Она начинает заворачивать подарок.
— Но в этом, конечно, не было вины Адама или его матери. Должно быть, нелегко было жить с ним как с мужем или отцом.
