что отказалась от института, — в который раз убеждала себя Танька, — ведь Светке институт не светит. А нам нельзя не вместе!
Уснула она лишь под утро.
За день до распределения, когда они обедали в студенческой столовой, ковыряя вилкой пюре, Света сказала, глядя в тарелку:
— Тань, знаешь, у меня не получится на БАМ. У мамы, оказывается, двоюродный брат работает деканом в институте в Оренбурге, и он мне поможет туда поступить. Он уже маме обещал… А ты, конечно, езжай, как мечтала, на север… Ты доедай, а я побегу, у меня дела есть.
Танька ошарашенно смотрела в спину убегающей Светки. Со столовой она уехала ночевать к городской приятельнице. Противно было находиться рядом со своей вчерашней подругой.
В день распределения в коридоре вывесили список рабочих мест. Таня подошла к стене.
Ханты-Мансийский нац. округ — 40 человек.
Хабаровский край — 65 человек.
Кемеровская обл. — 65 человек.
Туркмения — 2 человека.
Войдя в первой пятерке, она имела право выбора.
— Я выбираю Туркмению.
Члены распределительной комиссии озадаченно замолчали. За всю историю техникума в этом году впервые из Туркмении пришел запрос на молодых специалистов. Об этой республике здесь знали мало. Практически ничего. Директор, наморщив лоб, старался вспомнить хоть что-то. Наконец сказал:
— Григорьева, это ведь Средняя Азия. Там, я слышал, до сих пор басмачи существуют.
— А мне приятельница говорила, что у них там по семь жен бывает, — встряла заведующая.
Все смотрели на Таню. Григорьева дерзко вскинула голову.
— Ну и что, зато там персики растут!
Выйдя из кабинета, она, ни с кем не общаясь, снова уехала в город к приятельнице, с какой-то отчаянной горечью подумала: «Вот и все, судьба моя решена».
Когда Таня вернулась из города в общежитие, ее встретила зареванная подруга и сообщила, что взяла направление на север и они поедут вместе.
— Прости меня, Танька! Где тебя носило?! Знаешь, как за тебя волновалась! Но теперь вместе, да?!
— Я в Туркмению взяла направление…
— Да как же так?!
Подруги побежали все исправлять. Но документы уже разошлись по адресатам. Светлане предстояло работать на крайнем Севере, а Тане — на юге Советского Союза.
Через пять дней выпускники получили на руки направления. Никто из них не ожидал, что расставание будет таким тяжелым. Тане, как старосте группы, часто приходилось бывать в кабинете директора. И в этот раз, заглянув туда по делам, она увидела директора, который курил у окна.
— Здравствуйте, Петр Сергеевич, можно? Я за зачетками.
Он кивнул. Потушил сигарету.
— Иди, Григорьева, посиди со мной пять минут.
Девушка подошла, осторожно присела на край кожаного дивана. Помолчали.
— Как настроение, Таня?
Они посмотрели друг на друга. Она, стараясь справиться с волнением, теребила стопку зачетных книжек, молчала, опустив голову. Петр Сергеевич вытащил из пачки следующую сигарету, подержав, положил обратно. Посмотрел в окно, негромко сказал:
— Каждый год я прощаюсь с выпускниками. Много их было… Кто-то исчезал из поля зрения, кто-то до сих пор навещает родной техникум, кто-то и сам здесь уже работает. Да, много было выпускных групп. А вот такой дружной и сплоченной, как ваша, не было. Наверное, уже и не будет никогда…
Танька подняла на него глаза, полные слез, всхлипнула.
— Ну, ступай, — он вздохнул и отвернулся.
Таня, боясь разреветься, поспешно пошла к двери. У порога обернулась, тихо, на вздохе сказала:
— А мы? А нам как? Техникум. Друзей. Вас, учителей. Как забыть-то?…
Вышла, плотно закрыв дверь. Боясь уронить зачетки из дрожащих рук, присела в коридоре на подоконник и тихо заплакала.
Мимо пробегал Саня Голубь, любимец всей группы, веселый и открытый парень. Увидев Таню в слезах, удивленно открыл рот.
— Григорьева! Ты чего тут приткнулась? Ты плачешь, что ли? Танька, что случилось?!
— Ничего.
— Нет, правда?
Она вытерла ладонью мокрые глаза.
— Просто так поплакать нельзя уже?
— Он присел рядом, обнял за плечи и силком положил ее голову себе на плечо.
— Ну, тогда поплачь, поплачь, дочь моя. Положи мне на плечо головушку твою забубенную и плачь на здоровье.
— С чего это у меня головушка забубенная? — она слабо ему улыбнулась.
— Да так, — он вдруг серьезно добавил, — я, Танька, тоже плакать буду, когда мы разъезжаться начнем. Как-то не предусмотрели мы этот момент. А может, Танюха, распишемся с тобой и здесь останемся?! — он прищурил глаза, — правда, на мой вкус, худовата ты. Но, ничего. В столовке нашей цены умеренные, а капуста отменная. Я из армии вернусь, а ты меня уже толстухой встречать будешь. Как тебе такой расклад?
Танька поправила волосы, собрала зачетки, сунула их в руки парню.
— На, иди уже, жених, неси в группу, мне еще в профком нужно зайти.
— Значит, категоричный отказ? — он поднялся, — смотри, не пожалей потом, я мужик надежный.
— Я подумаю, — она грустно улыбнулась, — у меня еще два дня в запасе есть.
— Ну, думай. А то Дорошина давно уже мне глазки строит, — он небрежно кивнул и пошел в группу.
А она все смотрела вслед ему и думала: «Почему так больно их всех терять? Все равно вместе уже никогда не соберемся. Я знаю, это одни разговоры. Разъедемся и уже не будет времени на встречи. Чувствую, что никогда уже их не увижу. Все, все! Не буду про это думать, сейчас опять заплачу».
Но не думать не могла, и весь день проходила в слезах и печали.
Через годы, вспоминая эти минуты, поняла, что прощалась тогда, наивная и доверчивая Танька, с юностью и самым прекрасным временем своей жизни.
Белоруссия, село Закуток 1978 год
— Глянь-ка, Мишка Темнюк марширует.
— То-то я примечаю, Настена уж в который раз к колодцу подходит, да воды набрать не торопиться. Это ведь она его поджидает.
— Бесстыжая какая, прости Господи. Сама ведь со вторым уже на сносях, а все туда же. Старая любовь, видать, не забывается.
— Погоди, Андрей из рейса вернется, уж он ей мозги вправит.
— За кого переживаете, бабоньки?
— Ой, Матвеевна, доброго тебе утречка. И не услышали, как подошла. Да так, стоим вот, калякаем. Сыночком твоим полюбовались. Орел настоящий. Вылитый батька, царствие небесное Степе твоему. Был бы жив, порадовался бы на сына.
— Ведь, не в обиду тебе будет сказано, Мишка-то у тебя озорным рос да отчаянным. В селе первым задирой был, а вот гляди, как в армии поменялся. Совсем другой человек. Пацаном ушел, да мужиком вернулся. Теперь хозяин у тебя в доме настоящий есть. Жалко вот молодуха не дождалась. Теперь вон локти кусает, караулит его. А только чего караулить?
