— Саша! Где ты? — тяну руки. — Иди ко мне…
— Иди к ней! — велит чей-то незнакомый глуховатый голос. — Она выпила священный напиток. И теперь хочет любви. Она не поправится, если не найдет любви…
Я догадываюсь, чей это голос.
Вот этот змей, что разлегся на древе. Голос может принадлежать ему. У него холодные и очень мудрые глаза. Вот он свешивается с ветви, и я замечаю в пасти у него плод. Змей предлагает его мне. Я знаю, что плод запретный, но любопытство сильнее меня. Я вкушаю от этого плода и не в восторге от него: он горький.
Змей смеется:
— Мудрость бывает горька.
И тут я замечаю, что обнажена, — я совершенно обнаженная лежу в какой-то пещере.
— Где моя одежда?
— Сушится! — отвечает змей. — Ибо ты промокла. Сегодня над райским садом прошел дождь. В кои-то веки!
И он уползает. А я просыпаюсь…
Удивительно, я, и правда, лежу в пещере. Лежу на одеялах и прикрытая одеялами. На каменном выступе — старая керосиновая лампа.
Рядом со мной сидит Саша, гладит мне руку.
— Что это было? — спрашиваю я.
— Ты заболела.
— Но я чувствую себя совершенно здоровой.
Саша кивает:
— Это старик дал тебе что-то выпить. Гита ходила за ним.
— А где они теперь? — оглядываюсь я.
— Ушли, — пожимает плечами Саша. — Сказали, что когда ты проснешься, — захочешь любви.
— Так и сказали? — удивляюсь я.
— Именно так.
— А чего же ты сидишь?
И я притягиваю Сашу к себе. Не знаю, чем меня опоили, но я сама не своя, я не просто хочу любви — я ее жажду, не нахожу себе места. Я, кажется, умираю без любви. Я свихнусь сейчас без нее! Без него.
Я откидываю одеяло и тут замечаю, что обнажена.
— А где моя одежда?
— Сушится! — Саша с восторгом смотрит на мою наготу. — Ты ведь промокла. Вспомни, был дождь…
— Да, да! Я помню, над райским садом прошел дождь. В кои-то веки!
— Что ты такое говоришь? — Саша все ниже склоняется ко мне.
— Я…
Но сказать я уже не могу — его губы не дают.
Я хочу его обнять, но не могу — его руки не дают; крепко переплетены наши пальцы. Он сейчас (о, любимый мой!) — целительный источник любви. А я — чаша, жаждущая наполнения. Он так нежен сейчас, как никогда. Саша мудр в любви и чуток.
Я догадываюсь: то райское древо, что мне привиделось, — это любовь. А змей на древе — Саша. Он прекрасен. Он медленно, медленно наползает на меня. Он окутывает меня блаженством. Я в упоении, я в сладости и в неге. Я — ложечка в стакане, полном меда. Он ест с меня… От несказанного восторга, от ощущения Сашиной силы и твердости я вздрагиваю под ним, у меня будто сама собой выгибается грудь, которой я могу поднять сейчас полмира, не то что Сашу. Я плачу и смеюсь, я запрокидываю голову, а Сашины горячие губы лихорадочно впиваются мне в шею.
— О древо любви! — это стон мой.
— Люблю…
Есть на том древе две гладкие ветви. То бедра мои!
Змей — мудрый, прекрасный, мой вечный искуситель — нашел это место.
— Это дом мой, — он шепчет мне на ухо. — Я буду здесь жить!
И вьет, и вьет гнездо.
И вот уж свободны мои руки. Но они не слушаются меня; они живут своей жизнью, своими желаниями. Они сначала замирают у Саши на лопатках, потом судорожно, порывисто сбегают на пальчиках, как на ножках, вниз по его спине и с силой вжимают его в меня.
О, этот миг! Пик страсти!!! И как прекрасно, как блаженно падение с него!
Минут через пять, с благодарностью принимая заключительные ласки, я с улыбкой думаю о том, что над чьим-то совершенством мы сейчас основательно потрудились.
Оказалось, почти двое суток я была в беспамятстве. Был сильный жар, я бредила. Саша под проливным дождем спускался в деревню, хотел найти лекарства. А когда не нашел, собирался ехать в Райчур. Но Гита привела Отца. Она знала, где его можно найти. И Отец дал мне священный напиток сома, который, я знаю, готовят из индийской конопли и множества других растений. Простуду мою как рукой сняло!
И вот снова сияет солнце. Мы — я, Саша и Гита — сидим возле хижины под раскидистым древом и слушаем музыку. В одной из соседних хижин кто-то играет на ситаре.
Что за чудный инструмент! С детских лет звук ситара ассоциировался в моем представлении с голосом Индии. И только теперь, оказавшись в этой глухой индийской деревеньке, я понимаю, что не ошиблась когда-то в своем представлении. Из соседней хижины сама Индия повествует мне о себе.
Слушая музыку, я закрываю глаза. Я хочу навсегда запомнить ее: ведь скоро нам уезжать; рай на земле не может длиться вечно.
Сашу, видно, беспокоит, что я закрыла глаза.
— Как ты себя чувствуешь?
— Лучше не бывает! — улыбаюсь я, не открывая глаз. — Я так благодарна этому старику — знахарю, что он вылечил меня. Представляешь, как обидно было бы неделю проваляться в постели! Да еще и не известно, чем бы все кончилось…
— Ты еще слаба.
— Вовсе нет. Мне кажется, я никогда не была такой сильной. По крайней мере — внутренне.
— Не хочешь сходить к нему? — предлагает Саша.
— К кому?
— К знахарю, к Отцу, — подбирая слава, Саша целует меня в щеку. — Я заметил, он у них тут не только за сумасшедшего. Он и философ — как с тобой разговаривал, помнишь? Он и чародей, и хранитель фольклора, и звездочет, и предсказатель. Одним словом, светило!
Предложение Саши кажется мне интересным:
— Я бы и рада к старику сходить, да как его найти?
— Гита знает. Она отведет, — поднимается с земли Саша. — Правда, Гита?
Гита кивает, будто понимает, о чем речь.
Саша оглядывается на утес:
— У них с Отцом нечто вроде родства душ. Она у него как бы ученица.
Через минуту мы уже поднимаемся в гору. Мы — опять легкие на подъем. Гита впереди, я за ней, Саша — замыкающий.
— Видела бы ты, как он на тебя смотрел. Знахарь.
— Когда? — спрашиваю, тяжело дыша от подъема; от нагрузки у меня дрожат коленки.
— Там, в пещере. Наверное, так Бог смотрел на Еву — на дитя свое, создание своих рук.
— Не переживай, я видела.
— Ты не могла видеть! — уверенно восклицает Саша. — У тебя были закрыты глаза.
— Я видела его не глазами, иначе как-то. Наверное, у меня с ним тоже родство душ.
На это Саша не находится, что ответить. И некоторое время мы идем молча.
Мы обходим справа тот величественный утес, на котором провели с Сашей счастливо немало времени. И вдруг выходим к расщелине с входом в пещеру. А я полагала, что она должна остаться несколько в стороне.
Спрашиваю Сашу:
— А правда, что тебя здесь чуть не укусила змея?
