Разумеется, маленькая Мария будет рада пустить Хуана Родригеса в свою постель, ведь он будет ее кормить и защищать.
— Хуан, а почему мама так боится дона Луиса? — спросила Мария. Ее детский голосок отвлек его от приятных мыслей, и Мария заметила, как он сразу же занервничал и отвел глаза.
Мария многое замечала. Она была умнее других детей, хотя те и ходили в школу, где padre учил их читать и писать. Никто не знал, что Росита сама учила девочку по вечерам, таская книги из библиотеки дона Луиса. Занимались они и английским. С упорством, граничившим с одержимостью, Росита учила дочь не только самым элементарным вещам, но и многому другому.
По мере своих возможностей Росита рассказывала дочери о современном мире, машинах, огромных городах, людях, разительно отличавшихся от подозрительных и жестоких крестьян. Мария с расширенными глазами слушала рассказы о Монте-Карло, представляя себе пальмы и роскошные зеленые сады у гостиниц, таких больших, что в них поместилась бы вся их деревня.
Мария ненавидела слуг, работающих на вилле, потому что те называли ее ублюдком и не разрешали играть с их драгоценными дочками и сыночками. Она часто засыпала в слезах, но на следующий день гордо задирала головку при встрече с деревенскими жителями, швыряющими в нее на улице камнями.
Но больше всего Мария ненавидела дона Луиса, который обижал ее мать и так странно смотрел на нее, Марию.
— Никто не любит хозяина, — прошептал Хуан, тревожно оглядываясь. — Но никогда об этом не говори. Без него мы все бы умерли с голоду, — повторил он слова, с детства вбитые ему в голову родителями. Земля принадлежит дону, значит, ему принадлежит все. Включая жителей деревни.
Мария надулась, ответ противоречил ее простой, детской логике. Если люди могут жить в городах, больших, как горы, следовательно они могут обходиться без дона Луиса, разве не так? Мария вздохнула, пожала плечами и посмотрела на виллу. Наверное, хозяин уже ушел с кухни.
Попрощавшись со своим единственным приятелем на вилле, она на цыпочках вернулась к двери и заглянула в кухню. Там никого не оказалось. Прекрасно. Она проскользнула внутрь, взяла свою куклу и внезапно вздрогнула, услышав приглушенный вскрик матери.
Он донесся из их комнаты — совсем маленькой, с единственным матрасом на полу, где они обе спали, распятием на стене, шатким стулом и разбитым умывальником.
Мария нервно облизала губы, но любопытство взяло верх. С недетской сообразительностью она сняла туфли и оставила их у двери, потом тихонько прошла по прохладному коридору и остановилась у двери в их похожую на келью комнату.
Медленно, осторожно, с бьющимся сердцем она начала приоткрывать дверь. Оттуда доносились приглушенные звуки — мать о чем-то умоляла, а дон Луис смеялся.
Но она не, могла понять, о чем просит мать, потому что та так рыдала, что глаза Марии тоже наполнились слезами, а сердце — страхом.
Она заглянула в образовавшуюся щель, и глаза ее расширились. Мать лежала плашмя на матрасе совершенно голая, а рядом на коленях стоял тоже голый и весь потный дон Луис. Его рот был оскален в жестокой усмешке. Но Мария едва взглянула на его лицо, ее глаза были прикованы к странной штуке у него между ног. Она была длинной, тонкой и красной, и он все время ее трогал. Потом он руками раздвинул Росите ягодицы и засунул эту штуку в нее.
Тело Роситы содрогнулось, она застонала от боли. Марии захотелось вбежать в комнату, броситься на него, укусить и исцарапать, как кухаркиных дочерей, которые постоянно к ней пристают. И хотя ее всегда за это наказывали, она почувствовала, как руки сжимаются в кулаки.
Эта свинья делает маме больно. Ей хотелось его убить. Если бы у нее был нож Хуана, она наверняка бы его убила.
Она уже сделала шаг вперед, но внезапно ощутила жгучий стыд, почти почувствовала то отвращение, которое скорее всего испытывала мать. Сама не понимая как, но Мария догадалась, что мать возненавидит ее, если узнает, что девочка все видела.
Поэтому она не набросилась на хозяина, а тихонько притворила дверь и выбежала в сад, где изумленный Хуан с интересом взглянул на нее, а потом посмотрел на залитую солнцем виллу. Конечно, все слуги знали, как пользуется дон Луис Роситой Альварес. Но чего еще она могла ожидать? Вернулась в деревню с позором, с незаконнорожденным ребенком, тогда как ее отец трудился всю жизнь не покладая рук, чтобы заработать ей на дорогу во Францию? Разве у кого-нибудь из них был такой шанс?
Хуан пожал плечами и вернулся к работе.
Мария спряталась в саду, обняла руками ствол апельсинового дерева и прижалась лицом к грубой коре. Она так безудержно рыдала, сотрясаясь всем хрупким телом, что заболело горло и из носа потекло.
Несмотря на юный возраст, она понимала, что подсмотрела недозволенную сцену, о которой никому и никогда нельзя рассказывать. Так или иначе, но они во всем обвинят маму. Никто не посмеет обвинить дона Луиса.
Но она возненавидела его еще сильнее. С его красной штукой, обзывающего маму шлюшкой. Она никогда не забудет и никогда не простит.
Никогда!
К часу дня обед для хозяина из пяти блюд был готов. Мария уже перестала плакать и вернулась на кухню, где кухарка приготовила последний поднос и приказала ее матери вычистить печь. Мария пряталась до тех пор, пока кухарка не ушла, переваливаясь как утка на жирных ногах, потом медленно вылезла из своего укрытия.
Росита взглянула на нее и печально улыбнулась.
— Привет, детка. Проголодалась?
Мария кивнула, хотя не могла смотреть на мать, не вспоминая той безобразной сцены. Росита быстро разрезала хрустящую булочку, положила в середину козий сыр и нарезанный помидор и протянула дочери. Оглянулась и, никого не увидев, отрезала ей большой кусок бананового торта.
— Madre, почему мы должен здесь жить? — жалобно спросила Мария.
Росита машинально исправила ее грамматику, потом пожала плечами. Когда-то, давным-давно, она пообещала себе, что будет работать на вилле только до рождения ребенка. Тогда она считала, что сможет обеспечить себе и дочери нормальную жизнь. Но это было давно. Испания не Монте-Карло.
— Нам некуда идти, Мария. В этой жизни главное — деньги. Только деньги. Не доброта, не ум, не справедливость. Если у тебя есть деньги, ты можешь делать, что пожелаешь, быть тем, кем пожелаешь, никто тебя не остановит.
Глаза ее смотрели жестко, рот сжался в такую узкую линию, что губ почти не было видно. Мария опустила голову, повозилась на стуле и откусила кусок торта.
Мать и раньше говорила ей то же самое, но она не могла понять, почему при любом упоминании об отъезде в обычно мягком голосе Роситы звучала ненависть и злость.
