еще так искренне! И вообще!
— То есть это я виновата, что ты другой бабе в любви признавался, да? — возмутилась ответно, дернув руку в попытке разорвать хватку.
Конечно, Тенгиз не отпустил. Еще и выдохнул с таким видом, будто я тут на ровном месте обвинениями кидаюсь! А потом и вовсе заявил:
— Никому в любви я не признавался.
— Ну, ты и скотина! — окончательно психанула.
И раз уж обе руки у меня заняты, укусила его в ладонь, которой он удерживал мое запястье. Жаль, не помогло, как держал, так и продолжил. Еще и хватку усилил. Непробиваемый тип!
— Успокойся и дай мне договорить, — добавил строгим тоном. — Нервничать тоже переставай, тебе нельзя, если помнишь.
— А ты меня не затыкай! И без тебя разберусь!
Ну а чего он меня еще больше бесит?!
— Уж ты разберешься, — проворчал на это мужчина. — А теперь успокойся, и давай-ка мы с тобой вспомним, что конкретно я говорил Этери.
— А мне не нужно вспоминать, я и так помню! И как ты говорил, что тоже любишь, и что к алтарю она пойдет вместе с тобой. Я все помню, Тенгиз, слово в слово, так что не надо мне тут говорить, что я не так все поняла.
— Умница, — усмехнулся он. — Тогда тебе не составит труда вспомнить и то, что мое признание не было напрямую адресовано Этери. Я лишь сказал, что все, что я делаю, я делаю, потому что тоже люблю. И нигде. Нигде! — выделил. — Мной не было сказано, что из любви к ней. Как и нигде не было сказано, что я собираюсь на ней жениться. Только то, что она обязательно дойдет к алтарю со мной. К алтарю, у которого ее ждал тот, кого она любит. Я просто сделал так, чтобы никто не смог помешать их обряду и, соответственно, разрыву нашей с ней помолвки. Не веришь мне, можем позвонить самой Этери. Уверен, она тебе с удовольствием расскажет обо всем даже лучше моего. Вместе поругаетесь на то, какие мы с Ильясом эгоисты и сволочи, заставили нервничать двух беременных девиц, и все такое.
И пока я переваривала его слова, действительно достал из кармана уже брюк телефон и протянул мне. Я к нему потянулась скорее машинально, чем если бы собиралась и впрямь звонить. Просто…
Это правда? Все, что он сказал. Не врет? По крайней мере, звучало все логично. Он и впрямь нигде ничего не конкретизировал. Это я восприняла все так, как мне показалось верным. Но в оправдание себе: разве можно было ту сцену интерпретировать как-то иначе? Мне тогда казалось все настолько прозрачным, что и ни капли сомнений не возникло.
— Почему ты вообще ушла, не подошла?
Хороший вопрос.
— Я... я не знаю, — отозвалась тихонько, все еще пришибленная его признанием. — Просто… не смогла. Представила, как ты говоришь, что это правда, и… не смогла. Я… Прости… Я просто… Ты был так убедителен, что я… поверила.
И да, расплакалась. В голос, с надрывом, более не в силах сдерживать бурлящий во мне поток эмоций. Он вылился в настоящую истерику. Я пыталась взять себя в руки, остановить слезоразлив, но становилось только хуже. Рядом чертыхнулся Тенгиз, а затем я в одночасье оказалась поднята на руки и усажена к нему на колени. Проделал он это все настолько аккуратно, чтобы не потревожить капельницу.
— Моя глупая ведьма, — выдохнул, целуя меня в висок.
Он больше ничего не сказал, но этих трех слов хватило, чтобы я успокоилась, так много в них было вложено нежности и любви. Столько же, сколько в моменте, когда его пальцы ласково собрали упавшие на лицо прядки и отвели назад, заправив за ухо. А я точно глупая. Тут он безоговорочно прав. Потому что мне стоило сразу во всем разобраться, как обычно всегда делала, а не сбегать.
— Я тут подумал, — заговорил Ахалая вновь, когда я перестала плакать, — а поехали в горы, как тебя выпишут?
— В горы? — удивилась, отстранилась слегка, чтобы иметь возможность заглянуть в черные глаза.
— Да. Поженимся без лишней суеты. Там же проведем медовый месяц. В задницу все эти масштабные мероприятия и гостей. Ну, разве что братца твоего с его девицей-красавицей позовем, чтоб совсем не заскучать на досуге.
— Заскучаешь с тобой, как же, — проворчала я, прижимаясь к нему обратно, пряча от него таким образом довольную улыбку.
Умеет он приятно удивлять, нечего сказать.
— Это значит “да”? — уточнил, замерев.
Улыбнулась шире.
— Это значит “я подумаю”, — поправила деловито.
— Подумай, — согласился он. — Только помни, что моя мама долго ждать не любит. А забота ее достигает достаточно масштабных размеров. А о тебе она решила заботиться в полной мере. Ну, знаешь, отвезти в отчий в дом, приставить сиделок, и все такое…
Что сказать…
— Умеешь ты уговаривать, — искренне прониклась я возможными последствиями своего отказа.
Ну, нафиг такое счастье!
— То есть сбегаем?
Прифигела еще больше. Снова отстранилась, чтобы видеть его.
— Ты это серьезно?
Не то, чтоб я была против…
— А как же это? — подняла руку с иглой.
— Я решу.
Вот так просто.
И ведь решил!
Уколы мне делать каждый день самолично…
А я что? Я, как обычно, сдалась. Да и разве могло быть иначе с этим невыносимым мужчиной? Кто-кто, а Тенгиз Ахалая всегда добивается своего. Вот и меня… добился.
Небольшая площадка на вершине одной из кавказских гор с раскидистым деревом и аркой по ее центру была украшена белыми лентами и цветами. У арки стояли двое: я и Тенгиз. То есть трое, если считать ту, что сейчас зачитывала нам свадебную поздравительную речь, а за ней следом два заветных вопроса:
— Согласны ли вы, Тенгиз Ахалая, взять в законные жены Баренцеву Валентину Михайловну, чтобы быть с ней в горе и радости, богатстве и бедности, болезни и здравии, пока смерть не разлучит вас?
— Согласен.
— Согласны ли вы, Баренцева Валентина Михайловна, взять в
