Ознакомительная версия.
И с такой же беспечностью могла месяц жить до зарплаты на копейки, оставшиеся после этого банкета.
Если Юра что и унаследовал от бабушки Мили, кроме темно-синих глаз, то, конечно, ее отношение к деньгам.
Банкетов в «Метрополе» он, правда, не устраивал, но о деньгах всегда думал не больше, чем они того заслуживали. Даже когда его склифовская зарплата стала как-то незаметно сжиматься и за какой-нибудь год сделалась совсем уж мизерной. Нельзя сказать, что это его радовало – как наверняка не радовал денежный дефицит и Валентина Юрьевича, у которого на грани закрытия оказался целый отдел. Но что не приводило в ужас, как приводило в ужас многих, – это точно.
Конечно, Гринев понимал, что находится в более выгодном положении, чем большинство его коллег: дети-то по лавкам не плачут. И дома в любом случае ждет приличный обед, уж об этом мама позаботится. Да с его равнодушием к еде… Только чай он любил хороший, дорогой и всегда заваривал так, что мама ужасалась «Юрочкиной уголовной привычке к чифирю».
К тому же Юра принадлежал к тем редким мужчинам, которые бессознательно обладают хорошим вкусом, поэтому любая одежда – от спасательского комбинезона или хирургической рубашки до классического английского костюма – сидела на нем как влитая. Ему же самому, в точности по его любимому Маяковскому, кроме свежевымытой сорочки, никакой особенной одежды не требовалось.
Книг в доме было столько, что покупать их не было необходимости. Для отдыха вполне хватало кратовской дачи и, в прежние времена, зимних поездок в горнолыжный лагерь на Джан-Тугане.
Поэтому Юра мог себе позволить хоть вообще переселиться в Склиф, не выкраивая время на дополнительные заработки, вроде кастрации новых русских котов или подрезания хвостов новым русским собакам.
А на Сахалине он и вовсе вел жизнь настолько одинокую и замкнутую, что на нее и денег почти не требовалось.
Гринев сам понимал, как мало ему надо, и нисколько этим не гордился. Чем гордиться-то? Что хоть и интересно было бы увидеть Лондон и Париж, но все-таки он может прожить и без них? Вряд ли это можно считать достоинством – скорее убожеством.
Что нет женщины, которой хотелось бы подарить весь мир и парочку брильянтов в придачу? Вернее – не было такой женщины…
Теперь такая женщина была, и, глядя на нее, особенно когда она улыбалась с экрана знакомой и вместе с тем какой-то совсем чужой улыбкой, Юра понимал: делать вид, будто ничего не произошло и не происходит, больше невозможно.
Смешно же, в самом деле, думать, что на жизнь им с Женей хватает тех денег, которые он привычно кладет в день зарплаты в верхний ящик бабушкиного шкафа! Иногда, недели через две, он замечал, что их там вообще не убавилось. А между тем они каждый день что-то ели, чем-то ездили на работу, и рубашки у него каждый день были свежие, потому что стирались хорошим порошком, и, когда в старой плите прогорели конфорки, на кухне появилась новая, итальянская…
Все это можно было считать мелочами, но и мелочи о чем-то говорили.
Юра никогда не вникал в то, как ведется домашнее хозяйство. Не то чтобы он считал это презренным бабским занятием – просто необходимости не возникало, и он ни о чем таком не задумывался. Но теперь задумываться приходилось; по крайней мере, он был в этом уверен.
Что думает на этот счет Женя, он понять не мог. Если бы Юра хоть раз заметил, что ее угнетают неизбежные мелочи совместного быта, он догадался бы, как на это реагировать. Он вообще привык реагировать «по факту», на конкретные и очевидные события. А теперь в его распоряжении были только собственные домыслы, и он терялся, злился на себя, мрачнел, понимая, что портит своей мрачностью настроение не только себе, – но ничего не мог с собою поделать.
Однажды, вернувшись утром с дежурства, Юра начал издалека, стараясь придать своему голосу как можно более беспечный тон:
– Слушай, а откуда сегодня взялись пельмени? На завтрак-то? Ты же работала вчера вечером, я тебя своими глазами видел на голубом экране. Или они магазинные? – поинтересовался он.
Женя расхохоталась так, что и он невольно улыбнулся.
– Юрочка! – вытирая слезы, сказала она. – Вот и пожалуйста – стараешься-стараешься, а ты без экспертизы разобраться не можешь, магазинные пельмени или нет! – И спросила уже другим тоном: – Боишься, что любовная лодка разобьется о быт? Юра, да ведь я работаю гораздо меньше, чем тебе кажется. Я же телезвезда у тебя, забыл?
– Не забыл, – кривовато улыбнулся он.
– Значит, мне достаточно изредка показываться на небосклоне, – то ли не заметив его кривоватой улыбки, то ли не обратив на нее внимания, продолжала Женя. – И я на нем регулярно показываюсь три раза в неделю вечером и раз в неделю днем. А все остальное время могу проводить так, как мне нравится.
– А тебе это нравится, Женя? – негромко спросил Юра. – Вот это все – твой нынешний образ жизни?
Он стоял на кухне спиной к окну, прислонившись плечом к холодильнику, и смотрел на Женю исподлобья.
– Как только мне что-то перестанет нравиться в моем образе жизни, я тебе сразу скажу, – так же негромко и отчетливо ответила она и, мгновенно переменив тон, добавила: – Их же полная морозилка, пельменей этих! Когда-то моя няня Катя со скоростью пулеметной ленты их лепила, я только рот открывала. Отойди-ка от холодильника, Юра, я еще достану.
И на это еще можно было закрывать глаза. Но ведь были вещи и посерьезнее! Однажды в начале зимы Женя вернулась после дневного эфира до того злая, что Юра поразился: никогда не приходилось видеть, чтобы такими холодно-надменными были ее глаза.
– Случилось что-нибудь? – спросил он, помогая ей снять серо-голубую длинную шубу.
– Да черт его знает! – сердито ответила Женя. – Вроде ничего особенного. Хотела же машину поймать – нет, потащилась в метро!
– И что? – Он слегка напрягся.
– И прицепился какой-то болван. Я вас сразу узнал, вы в жизни такая… А по телевизору вы сякая… А замужем или еще нет, а давайте как-нибудь с вами встретимся. И прочее в том же духе. Тут же остальной народ подтянулся с вопросами… По улице слона водили!
– Машина тебе нужна, – пожал плечами Юра.
– Нужна, – согласилась Женя. – Лень водить учиться, но придется. А ты не водишь? – спросила она.
– А что, хочешь, чтобы я тебя возил? – усмехнулся он. – Так ведь некогда.
– Не возил чтобы, а водить поучил. Некогда на курсы время тратить, – невозмутимо поправила она. – Я вообще-то умею немного, но навыка никакого. – И засмеялась, сверкнув светлыми глазами: – А внутренний голос мне скромно подсказывает, что это дело у меня пойдет как по маслу!
Конечно, он умел водить машину – и легковую, и грузовик, и мотоцикл. Даже вертолетом пробовал управлять на Сахалине. В Южном, где японские автомобили и в самом деле были не роскошью, а средством передвижения, Гринев почти сразу купил подержанную, но вполне приличную «Тойоту» с правым рулем, которую перед отъездом за бесценок продал.
Ознакомительная версия.
