Случайно бросаю взгляд на его рот. Замечаю, что губы растянуты в зловещей улыбке. Как будто он точно знает, что делает со мной. Или, возможно, потому, что ему жутко больно. Точно не скажу, поскольку невозможно понять, гримаса это или улыбка. Надеюсь, что первое, потому что начинаю кое-что понимать. До меня, наконец, доходит, что к чему.
Это сборище извращенцев, желающих удерживать в своих руках и жизнь, и смерть.
Вот так они ловят кайф. Так ловит кайф Боб.
Играя со смертью.
Кончиками пальцев чувствую, как ослабевает его пульс. Вижу, как его жизнь повисает на ниточке. Мне ничего не стоит ее оборвать. Он не будет сопротивляться. Я могу лишить его жизни. Прямо здесь, прямо сейчас. Отобрать ее, как он отобрал жизнь у этих несчастных девушек. И у Анны. Потому что теперь мне понятно, что случилось. Я могу поквитаться с ним. Могу сделать так, чтобы подобное никогда не повторилось.
Новых жертв больше не будет. Пусть ему, похотливому козлу, это и в кайф, долго этот кайф не продлится. Но тогда уже будет поздно корить себя.
Именно это ему и нужно. Он знает, что не способен проиграть. Если он умрет, то отойдет в мир иной, радуясь, что моя жизнь тоже кончена. Если я убью его, это будет слишком легкий выход. Я вижу, как жизнь тонкой струйкой покидает его. И я отпускаю руки.
Он не шевелится. Кровь отхлынула от его лица. Этот ублюдок мертв. Я знаю. Он, мать его, мертв!
– Боб! – кричу я снова и снова.
Бью его по лицу. Давлю на грудную клетку.
Меня охватывает паника. Я не хочу, чтобы меня из-за него посадили.
Я снова пытаюсь вернуть его к жизни. Из последних сил жму на грудную клетку.
Я уже готова отчаяться, когда замечаю легкое движение глазных яблок. Снова хлещу его по щекам. По одной, затем по другой. Боб хватает ртом воздух, надрывно втягивает его в легкие. Это сопровождается зловещим скрежещущим звуком. Я тупо смотрю на него. Я хочу, чтобы он жил. Мне нужно, чтобы он жил. Не ради него. Ради меня.
С трех-четырех попыток удается окончательно привести его в чувство. Похоже, попытки увенчались успехом. Он возвращается, успев заглянуть за роковую грань. Он будет жить.
Вижу, как шевелятся его губы, но не могу разобрать, что он говорит. Это едва слышный шепот.
Наклоняю голову ближе к его лицу. Слышу, как он произносит:
– Джина… какой… какой галстук… мне надеть?
Чертов извращенец! Все еще одержим своей внешностью. Эх, знала бы Джина всю правду!
Кстати, интересно, в курсе ли она и почему тогда позволяет ему лгать? Или он так искусно обманывает ее, что она ни о чем не догадывается? Или же догадывается, но закрывает глаза на его ложь? Или в упор ничего не замечает? Не могу избавиться от мысли, что Джина что-то подозревает. Иначе откуда у нее эта кривая улыбка?
Боб уже почти пришел в себя, но я не собираюсь сидеть возле него, баюкать и гладить по головке, как больного ребенка.
Я перестану себя уважать, если останусь с этим козлом. Нужно уйти раньше, чем он вспомнит, где находится, кто я такая и что произошло. Эта вечеринка уже сидит у меня в печенках. Я увидела все, что хотела, и точно знаю, когда нужно уходить. И я ухожу, оставляя Боба на каменном возвышении. Он все еще хрипит, не до конца оклемался. Я не оборачиваюсь. Не оглядываюсь.
Я сама чудом осталась в живых.
Сегодня вечер после выборов. Я сижу дома, одна, и смотрю по телевизору результаты подсчета голосов. Камера показывает Боба Девилля. Он уже ликует. Он вырвался вперед, разгромив соперника. Он знает, что победит на этих выборах. Знает, что победа за ним, и это видно по его лицу. Назовите мне политика, который не был бы причастен к убийству.
Это полезная мелочь в профессии политика. Девилль довел ее до уровня искусства.
Теперь он для меня Девилль. Не Боб. «Боб» звучит слишком фамильярно. Слишком по-домашнему. Теперь я знаю то, что я знаю. Это все меняет. Называть его Бобом – значит быть на дружеской ноге с Душителем из Хиллсайда.
Девилль стоит на подиуме, показывая пальцами букву V, знак победы. Сияя колгейтовской белозубой улыбкой, он обнимает за талию Джину, готовясь произнести победную речь. Он просто лучится обаянием. На нем шейный платок. Я единственная из всех, кто сейчас смотрит телевизор, знаю, зачем он его надел. Он надел его, чтобы спрятать эти чертовы синяки на шее. Чтобы скрыть от посторонних глаз свою маленькую грязную тайну.
Джина показывает на случайных людей в толпе, строя гримасы, как делает на подобных сборищах Хилари Клинтон. Удивленно открывает рот, яростно машет рукой, как будто заметила родственника, с которым давно потеряла связь и вот теперь, спустя много лет – надо же! – узнала. Джина поступает так, потому что убеждена, что стала на шаг ближе к Первой леди и неплохо бы заранее начать репетировать роль.
Девилли сияют улыбками и машут руками перед ликующей толпой, которую свезли автобусами со всей округи, чтобы увеличить массовость. Чтобы все поверили: будущий сенатор держит руку на пульсе настроений электората, желающего перемен, – в то время как он, вероятно, получил наименьшее количество голосов за всю историю штата.
Они разыгрывают поистине блестящий спектакль. Ни за что не догадаться, что они совсем не такие, за кого себя выдают. Типичная американская семейная пара. Любящая, преданная, пышущая здоровьем.
Когда камера показывает всю сцену целиком, я замечаю Джека. Он стоит чуть в стороне вместе с остальной командой Девилля. Ничто не может испортить для меня этот момент. Потому что я искренне горжусь Джеком.
Пусть даже эта гордость и с определенной оговоркой, потому что теперь я знаю настоящего Девилля, а не картонного политика из телевизора, который уверяет зрителей, что хочет показать людям «настоящего себя». Но я-то знаю, на что он способен. Знаю, частью чего он является.
Снова задаю себе все те же вопросы. Чего стоит жизненный опыт? Какова его истинная цена?
Мой жизненный опыт стоит следующего: теперь я понимаю, что такое секс и власть, как они связаны друг с другом. Понимаю то, чего некоторым людям не дано узнать за всю свою жизнь. Я еще молода, но с этим знанием мне жить до конца моих дней. Не могу сказать, что это меня радует. Если быть до конца честной, это малоприятное знание. Потому что я знаю, что нахожусь всего в шаге от Девилля.
Я могла бы рассказать Джеку о том, что случилось. Если бы захотела, я бы сделала так, чтобы об этом узнали все. Но у всех нас только одна жизнь, и я мечтаю о том же, что и все остальные люди. О безопасности, семье, счастье, любви. Я не знаю, что принесет мне будущее, есть только одна роль, в которой я себя не вижу. Роль разоблачителя-правдолюба.
