отцу усадить меня на мягкий диван. – Объясни мне, - утираю слезы рукой. – Степка что? Без жилета был? У нас же хорошие…
- Да какие там хорошие, - морщится отец. – Импортные… Дерьмо сплошное. Для понтов только сгодятся. Наши лучше. Но и наш бы не помог, Ира, - вздыхает он. – Есть три вида пистолетов, которые пробивают любые броники. Наш «Гюрза», бельгийского производства и «Пустынный орел». Последний все берет. Любые средства защиты. И еще из него легче целится. Наверное, по этим параметрам и выбирали. Теперь предстоит выяснить как его удалось провезти в Россию.
- И как удалось пронести в отель. Он же охраняется!
- Человеческий фактор, Ирушка, - морщится от боли отец, сжимает мои холодные пальцы, стараясь всячески поддержать. Отвлекается на звонок брата. Отходит в сторону поговорить.
«Значит, все плохо. И от меня скрывают», - думаю я, тупо таращась на понурую фигуру отца.
«Господи, у кого бы разузнать?» - беспомощно обнимаю себя руками.
И поднимаюсь с места, когда в холл хирургии входит Петя Сохнов.
- Скажи мне, - подлетаю к нему. – Какое еще второе ранение? Куда? Он будет жить?
- Ир, тут клиника хорошая. На огнестрелах хирурги собаку съели. Вытащат, как новенький будет, - успокаивает меня Сохнов. А у самого глаза с черной поволокой. Тоже понимает, что безнадега. Только не хочет или не может мне сказать.
-Я поняла, Петь, - киваю, возвращаясь на место.
- Ты бы поберегла себя, систер, - просит он, садясь рядом. – Давай я тебя домой отвезу? А сам дождусь результата и позвоню.
- Дождусь, пока прооперируют, - мотаю головой. Степа точно бы никуда не ушел. И я останусь. - Тут есть где-нибудь рядом храм, - тяжело поднимаюсь с места. Оглядываюсь по сторонам. – Пап, давай сходим? – предлагаю вернувшемуся отцу.
- На территории есть, - машет куда-то в сторону Петя. – Идемте все вместе. До конца операции успеем.
Облокачиваюсь на руку отца. Иду медленно. Придерживаю живот и морщусь от боли.
- С тобой все хорошо? – первым замечает Сохнов.
- Нет, - признаюсь честно. – Мне бы к врачу. Что-то идет не так, - чувствую, как все тело пронизывает резкая боль.
- Сама идти сможешь? – смотрит в упор отец. Ему же волноваться нельзя. А я… А мы…
- Вызовите акушеров! – кричит медсестрам Сохнов. Благо мы еще не вышли из отделения.
- Мы рожаем, девушка? – подбегает ко мне одна из девчонок.
- Не знаю как вы, - через боль улыбаюсь ей, - но мне еще рано.
- Какой срок?
- Тридцать недель.
- У нас хорошие врачи. Постараются сохранить…
- Хорошо бы, - всхлипываю в голос.
- Так, слезы прекращаем, садимся в кресло-каталку и едем, - подходят ко мне две толстеньких акушерки. – Такси подано. Только не плачь, девочка, ладно?
Киваю сквозь слезы. Слышу как хирургические объясняют коллегам.
- Мужа подстрелили. Очень тяжелый. Ушиб сердца и легких. Сам Гаретов приехал оперировать…
«Очень тяжелый! Ушиб сердца», - бьет по голове словно кувалдой. Мой Степа! Мой!
В глазах темнеет, а ноги заливает прозрачная жидкость.
Началось, мамочки! Началось! Дай бог нам всем удачи!
Медленно прихожу в себя, словно выплываю из черного мутного марева. Пытаюсь сфокусироваться на звуках вокруг и не могу. Снова отрубаюсь. Слышу голоса. Мужские, женские. Что-то обсуждают. Какого-то тяжелого больного. Делают неутешительные прогнозы. Говорить не сможет, даже дышать самостоятельно.
Пристрелите меня, что ли?
Вспоминаю, как бежал по лестнице. Кого-то хотел защитить. Защитник хренов. Подставился как дурак. Посчитал, что броник спасет. Но жахнули в меня с двух сторон. Девка выстрелила из какого-то мудреного пекаря и пацан какой-то из Макарова приложился. Серьезно подготовились черти. Не ожидал. А за кого вписался? Зачем сам решил подставиться?
Пытаюсь вспомнить. Получается с трудом. Откуда-то из глубины души выплывает имя.
Ира моя. Люблю.
И тут же как тумблер проворачивается! Точно, твою мать. Ирка моя. Ирочка!
Снова прислушиваюсь к голосам. Теперь они звучат яснее и четче. Один мужской знакомый до потери пульса. Зорро, блин. Опять меня взяли, что ли?
Да нет же! Комом обрушиваются воспоминания. Вагон СВ, наши перепалки с Ириным братом. И нападение, твою мать. Как я мог допустить, чтобы меня подстрелили? Понадеялся на авось. Сам же и поплатился.
Еще голос. Знакомый, почти родной. Сохатый, брателла. Тоже здесь. Говорит что-то не торопясь, кого-то убеждает. А я даже «мяу» сказать не могу. Лежу поленом и жду, когда заговорит она. Моя Ира.
Но бесполезно!
Разговор заканчивается. Кто-то уходит, слегка хлопнув дверью, а кто-то плюхается в кресло, так что ножки скрипят по ламинату. Кряхтит.
Петька. Только он так откашливается, когда нервничает.
Что же случилось? Ира где? Или тоже ранили? А ребенок? С ним что?
Кровь ударяет в голову. По моей вине и жена попала.
«Что с ней? Или она бросила меня?» - думаю испуганно. И этот страх безотчетный и дикий срабатывает как пружина. Заставляет трепыхнуться и открыть глаза. Истошно вопят приборы. Пиликают со всей дури, словно зовут кого-то. Только мне сейчас никто кроме Сохатого не нужен. Про Иру узнать надо, пока по новой иголки не повтыкали.
- Бр-ро, - шепчу еле слышно. И Петька пулей подскакивает ко мне.
- Очнулся, Степа. Слава тебе, господи!
Дергается, собираясь бежать к врачам.
- П-погоди, - мотаю головой и вместе со мной вся палата приходит в движение. – Ира моя где?- спрашиваю, а сам на безымянный палец показываю. Кольцо! Жена! Только не жена она мне пока. И кольца в сейфе лежат не надеванные.
- Ира здесь. В больнице, - скупо цедит Петька. Вижу как подбирает слова.
- Жива? – спрашиваю с надеждой и боюсь услышать ответ.
- Да, жива, с ней все хорошо, - бодро кивает мой друг. И челюсти сцепляет, как бультерьер.
- Что тогда? – выговариваю с трудом. Но Ирка моя жива. Здесь. В больнице. Значит, все поправимо. Не ушла, не бросила. Тогда где она? Куда вышла? Охрану хоть взяла.
- У вас сын родился раньше срока. Лежит в реанимации. Ира с ним, - коротко роняет Петька. – Мы с ней так условились. Ты здоровый кабан. Она с тобой не справится. Даже перевернуть не сможет. Но раз в несколько часов прибегает. Любит тебя, дурака.
Смотрю возмущенно. А потом все понимаю. Какого сам под пули полез? Так
