— Ты мог бы и не говорить мне об этом, папа.
Он пожимает плечами.
— Ну да, ты сама все видела.
— Нет, я имею в виду — ты вовсе не обязан объясняться. У меня не было никакого права так говорить. Я не имела права злиться. Это — твое с мамой дело, я не имею к нему отношения.
Отец хмурится и крутит в пальцах соломинку.
— Да, отчасти это наше с мамой дело. Но с другой стороны, оно касается и тебя. То, что случилось с нами, отражается на тебе. Отражается до сих пор.
Я допиваю коктейль, и голова у меня кружится от спиртного.
— Прости, папа. Прости, что я так подло с тобой обошлась. На глазах у Джека и Уильяма. Мне очень жаль.
— Ничего страшного, детка. — Мы сидим бок о бок, в обнимку. — Ты ведь моя дочка.
Я опускаю голову ему на плечо, и он грустно гладит меня по волосам.
— Ты отчаянно пытаешься походить на меня, девочка.
Я выпрямляюсь. Хочу сказать, что вовсе не похожа на него, но мы оба знаем правду. Когда он изменил маме, когда унизил ее самым ужасным способом, какой только можно придумать, когда в минуту слабости она призналась мне, я словно задалась целью подтвердить наше сходство. Каков был мой ответ, когда мама поделилась со мной своим позором и лишила меня возможности любить отца и дальше? Я заманила в ловушку человека, который был похож на него и любил своего ребенка так же, как мой отец любил своих детей. Я запустила когти в Джека, разрушила его брак и семью, превратила нас обоих в преступников. Совсем как мой отец.
А потом я была наказана за это. Я наказывала других и была наказана сама.
Изабель. Джек. Уильям. Что я с вами сделала?
Папа вздыхает:
— Ты безнадежная идеалистка в любви. Такая же глупая, как я, только по-другому.
— Что ты хочешь сказать? — Я сдерживаю слезы, и голос звучит куда враждебнее, чем хотелось.
— Твои фантазии такие же нереальные, как и мои, и закончится все точно так же.
— Мои фантазии?
— Эта старушечья байка о башерте. — Папа начинает говорить с легкой издевкой. — Ты влюбилась в Джека с первого взгляда. Он был твоей половинкой, твоим суженым. Вы были предназначены друг для друга. Сколько раз я слышал от тебя историю о том, как ты впервые его увидела, когда он стоял на коленях в коридоре. Любовь с первого взгляда. Ты действительно думаешь, что это была любовь?
— Да, — шепчу я.
— Нет, — твердо отвечает он, берет меня за плечи и легонько встряхивает. — Нет. Это фантазия, детка. Любовь и брак — это труд и компромисс. Это когда ты видишь человека таким, каков он есть, разочаровываешься, но все равно решаешь остаться с ним. Это долг и спокойствие, а вовсе не какое-то там внезапное «узнавание».
— Но я хочу совсем другого. Не хочу разочарования и спокойствия.
— Почему? Потому что любовь, по-твоему, — это мистика и магия? Или ты не хочешь трудиться?
— А почему любовь не может быть мистической и волшебной?
— Потому что, если полагаться на магию и мистику, Эмилия, и то и другое немедленно исчезнет, и ты останешься ни с чем, как только случится что-нибудь плохое: как только жизнь сделает внезапный поворот, когда твой пасынок тебя невзлюбит, когда бывшая жена твоего мужа устроит скандал, когда у тебя умрет ребенок, когда произойдет что-нибудь всамделишное… Нельзя надеяться на магию, Эмилия. Поверь мне, я-то знаю.
К счастью, отец умеет успокаивать. А как иначе? Мы с сестрами закатывали скандалы в общественных местах с двухлетнего возраста. И теперь, когда я утрачиваю контроль над собой и начинаю громко рыдать, он вынимает огромный носовой платок и размахивает им перед моим лицом, точно тореадор красной тряпкой. Бармен и официантки отходят от нашего столика, другие посетители отворачиваются. Наконец мне удается поднять голову и отдышаться. Я продолжаю плакать, но уже не нужно зажимать рот из опасения, что от моего крика полопаются хрустальные бокалы на стойке и стекла вылетят из рам.
— Прости, детка, — шепчет папа.
— Все нормально, — отвечаю я сквозь слезы. — Просто… просто я действительно его люблю.
— Конечно, любишь. Я не сказал, что нет. И он тебя любит.
— Я все испортила.
— Нет. Ты куда лучше меня. Если это тебя успокоит.
Я вытираю глаза.
— Ну, не намного лучше, честно говоря.
Он медлит, а потом смеется.
— Да уж.
— Я люблю тебя, папа.
— И я тебя люблю, девочка.
— Черт возьми, может, ты оставишь меня наконец в покое? — восклицаю я. Я сижу в туалете ресторана, новая замшевая юбка задрана до пояса.
— Что такое? — невозмутимо спрашивает женщина из соседней кабинки, словно привыкла к ругательствам в общественных уборных.
Интересно, как бы она ответила, если бы узнала, что ее соседка по туалету поругалась с мужем и открыла ему свою самую страшную тайну. Что она виновна в смерти своего ребенка, что муж не только поверил, но и в ужасе отшатнулся от нее, наконец осознав, что его супруга — исчадие ада; что он попросил ее уйти; что ее брак — просто фарс, фрейдистская реакция на отцовскую неверность; что худшие преступления, совершенные ею, направлены на ребенка, который оказался жертвой обстоятельств; что она пыталась его убить, скармливая запрещенные продукты, посылая играть в опасное место и бросая в ледяную воду, пусть даже случайно. Разве Фрейд не утверждает, что случайностей не бывает? Вероятно, все это можно пережить. Но как перенести кошмар, отразившийся на экране моего мобильника?
Я должна была это предвидеть. Должна была понять, что недостает именно последнего удара, быстрого и изящного, который сейчас несется ко мне по оптическим проводам.
— Нет, ничего, — отвечаю я соседке и произношу в трубку: — Здравствуй, Каролина.
— Нам нужно увидеться.
— Да?
А почему нет? Честное слово, почему нет?
— Приезжай ко мне на работу. Можешь сегодня вечером? У меня осталось всего несколько пациентов. Я работаю на…
— Я знаю, где ты работаешь.
О чем она думает? Что я не выяснила ее адрес за те месяцы, пока ждала, когда Джек забудет о том, что он женат? Что я не посылала телепатические импульсы в том направлении?
— Постарайся не опоздать. Завтра я должна быть в операционной в семь и потому хотела бы вернуться домой в разумное время.
Я не стану опаздывать на собственную казнь.
Приемная в клинике выглядит так, как я себе и представляла. На кожаной кушетке сидят две беременные женщины. Одна читает журнал «Воспитание», и лицо у нее куда более несчастное, чем должно быть у человека, читающего статью о детских именах, что бы ни творили с ним гормоны. Вторая блаженно улыбается, и я испытываю отвращение. Вспоминаю, что впервые после рождения Изабель оказалась в приемной у гинеколога. Я притворилась, что позабыла о визите к доктору Брюстеру спустя полтора месяца после родов, и просто проигнорировала звонок из клиники. Оказывается, это не так уж страшно — присутствие беременных женщин не приводит меня в ярость. Вторая, самодовольная как Мадонна, мне не нравится, но первая, с беспокойным лицом, не особенно раздражает. Возможно, все бледнеет по сравнению с грядущей беседой.
