В первую же ночь в чужом доме Марина заснула мертвым сном, поскольку в поезде абсолютно не могла спать, смущаясь близостью отца Дмитрия. На следующее утро он пришел к ней с двумя новостями.
— Ну, Марина Евгеньевна, у меня для вас два сообщения, и, как говорится, одно плохое, другое хорошее. С которого начнем?
— Давайте с хорошего, — решила Марина.
— Давайте! — Отец Дмитрий улыбнулся и сел напротив Марины на смешной старый стул из тех, которые раньше называли венскими. — Нам повезло в том, что потомки отца Захария и его жены Пелагеи никуда не выезжали из своей Окуловки, ныне — села Красного. Их дочери Любови, для которой Пелагея припасала украшения, уже нет в живых. Она была замужем за местным механизатором Ильей Корсаковым. Жили небогато, но особенно не нуждались. Сын был у них один, Тимофей, он умер в прошлом году. По сей день живет и здравствует сын Тимофея Ильича — Михаил Корсаков. Ему нынче сорок семь лет. Это, собственно, и есть второе известие, которое плохое.
— Ну и что же плохого в том, что жив Михаил Корсаков? Если ему всего сорок семь, значит, он вполне успеет воспользоваться прадедовыми драгоценностями.
— Все дело в том, что этот Михаил Корсаков — горький пьяница и антиобщественный элемент, первый буян на селе Красном. И все прадедовы драгоценности он моментально спустит за пару сотен рубликов, чтобы как следует напиться на помин их душ или просто так, для удовольствия.
— Собственно говоря, мне нет никакого дела до того, куда этот алкоголик денет свои собственные драгоценности, — резко сказала Марина.
— Нет, Марина Евгеньевна, думаю, что так рассуждать нельзя, — покачал головой отец Дмитрий.
— Почему?
— Потому что не стоило ехать так далеко, чтобы выбросить драгоценности на помойку. Можно было отдать их любому бомжу в Питере. Только вряд ли из этого вышел бы прок.
— Ну и что вы предлагаете?
— Жена отца Николая сказала, что некая Антонина Голубева всегда утверждала, будто ее девочка, пятилетняя Натка, приходится дочерью Корсакову. Сам Корсаков от отцовства наотрез отказывается, дочку не признает, а бедная Антонина всегда незаметной мышкой по селу пробегала, чтобы только Михаил ее не заметил, не привязался и не прибил за клевету, которую она якобы распространяет по селу.
— То есть вы считаете, что мы должны отдать все этой Антонине?
— Антонине невозможно отдать, потому что она уж года три как пропала из села.
— Что значит — пропала? — удивилась Марина. — Корсаков виной?
— Жена отца Николая точно не знает, что там за история вышла. Вроде бы она сама куда-то уехала и не вернулась. А девочка сейчас живет у родной сестры Антонины — Полины. Вот я и предлагаю сходить к этой самой Полине и выяснить подробности.
— Какие?
— О происхождении Наташи. Полина ведь не знает, что мы привезли ценности, поэтому не станет нас обманывать только для того, чтобы их получить. А просто так признавать отцом девочки пропойцу и чуть ли не уголовника — вообще не имеет смысла.
— Возможно, вы и правы, — вынуждена была согласиться Марина.
* * *
— Да конечно, Мишка Корсаков — Наткин отец! — убежденно сказала Полина, плотная приземистая женщина, продолжая месить тесто крупными сильными руками. — Тонька-то — божий одуванчик, никак замуж выйти не могла. Никто не брал: бледная больно, невидная из себя и еще чересчур стеснительная. В общем, уж тридцать, а ни семьи, ни детей. Я ей говорю: «Тонька! Ну замуж не берут, так хоть ребенка-то роди! Все будет, кто в старости стакан воды поднесет!» А она «нет» да «нет» да «может, повезет еще». А потом видит — не везет, хоть ты что! А этот самый Мишка Корсаков возьми да и приди к моему Тольке за какой-то надобностью. Я вообще-то Корсакова веником шугаю, а тут трезвый был, я и не стала. Ну а Толька — возьми да и предложи Мишке Тоньку. Я-то думала, что все это шутки шутками, а потом гляжу, а у Тоньки — пузо! Спрашиваю — откуда? А Тонька и скажи, что ребенок-то Мишкин. Ну… я к Корсакову: так, мол, и так… папашей, значит, скоро заделаешься… Может, квасить-то перестанешь, заживешь, как все нормальные люди, семейной жизнью. А он обозвал сестру мою матерно и такую дулю мне показал — вот вам, мол, какой я есть отец Тонькиному ребенку. В общем, потом Тонька меня ругала, что я к нему пошла, потому что такой муж, как Корсаков, ей и даром не нужен. А я в ответ: чего ж ты тогда с этим Мишкой? Он же алкоголик! Мало ли, ребеночек уродливый получится! А она сказала, что Мишка в тот момент трезвый был и вроде даже ласковый… вот… а другой, дескать, на нее и не позарится. Ну… вот так и родилась Натка. Тонька никогда ребенка Корсакову не совала и ничего от него не хотела, а он почему-то, как видел ее, прямо зверел, проходу не давал. В общем, совсем у него мозги съехали от этой водки.
— А где же сейчас Антонина? — спросил отец Дмитрий.
Полина вздохнула, отставила в сторону квашню с тестом, уселась на табуретку и даже смахнула рукой, испачканной в муке, слезинку.
— Не знаю я, где Тонька, вот как. Чтобы от этого Корсакова отделаться, ну и подзаработать, завербовалась куда-то на Север… рыбу, что ли, перебирать… или там фасовать… а может, чистить… не помню точно… Говорила, как устроится, Натку заберет. Сначала писала, что все хорошо идет: комнату сняла и даже деньги понемножку откладывает. Потом писать перестала. Толька мой начал разные запросы посылать. Так пришла бумага с печатями, что Голубева Антонина пропала без вести, а вместе с бумагой — письмо от бригадира… что ли… с кем Тонька работала… В общем, похоже, что смыло ее за борт с корабля во время какой-то ужасной непогоды. Но никто этого не видел, а потому она считается пропавшей без вести. Деньги, что она успела заработать, нам переслали. Так разве ж это деньги за Север? Так, ерунда… Натке на джинсята! А у меня своих пацанов, между прочим, трое! А тут еще Натка. Дикая, как кошка… Не в Тоньку! Похоже, вся в Корсакова! Никакого сладу с ней нет!
— А познакомиться с девочкой можно? — спросила Марина.
— Чего ж нельзя! Конечно, можно! — согласилась Полина и оглушительно выкрикнула: — Наташка! А ну подойди сюда!
Из глубин дома в ответ на ее призыв не раздалось ни звука.
— Натка!!! Кому говорю — иди в кухню! — еще раз крикнула женщина, но никто в дверях так и не появился. Полина недовольно покачала головой и сказала: — Вот подлая девка! Ни за что сама не придет! Пошли в залу, что ли!
В большой комнате в глубине дома в уголке дивана сидела тоненькая бледная девчушка с очень светлыми, небрежно заплетенными косичками, настороженными глазами и копеечными сережками в крохотных ушках.
— Натка! Чего тебя вечно не доорешься! — перешла в наступление Полина. — Люди вот к тебе приехали! Из самого Санкт-Петербурга! Они твою бабушку с дедушкой, говорят, знали. Гостинцев тебе привезли.
