— Неважно. Я не к тому, — небрежно обрывает сердитое бормотание Евы. — Ты еще помнишь картину «Иван Грозный и сын его Иван[1]». Она тебя тогда сильно впечатлила.
— Мне было семь лет.
Исаев расплывается в гадкой ухмылке. Выдерживая внушительную паузу, смотрит на дочь. Она — на него, не мигая.
— Я не буду испытывать раскаяния, Эва.
— Ты — не Иван Грозный, папа. Как бы тебе того ни хотелось, ты — не царь.
— Я, — с дичайшим самомнением, обводит всех присутствующих уничижительным взглядом. — Царь. И всем вам докажу это.
Совершив неясное дерганое движение, закладывает руки за спину.
— На колени, — требует от Евы.
— Нет, — тихо, но упрямо отзывается она.
— Я сказал: становись на колени!
— Не стану. Разве что ноги переломишь.
Ринувшись вперед, хочет ухватить Еву за косу. Не позволяет Ольга, словно ее ступор был лишь фальшивым представлением перед эмоциональным взрывом. Потеснив мужа, заслоняет дочь собой. Выброшенная рука Исаева скользит по воздуху и опадает на тот самый резной секретер. Нащупывает пальцами что-то острое и рефлекторно сжимает.
— Прекрати, Павел, — с пробудившейся невесть откуда силой лупит его по лицу. Оцарапывая ногтями, собирает кожу пальцами. Тянет, пытаясь сорвать ее с его лица. — Богом тебя заклинаю…
Речь женщины обрывается. Взгляд становится стеклянным от слез.
— Папа! Папа! Что ты… Что ты наделал?
Медленно оседая вниз, Ольга все еще не прекращает попыток вцепиться в мужа руками, но, в конце концов, тяжело падает на спину.
— Мама… мама… Это кровь… У тебя кровь… Сделайте же кто-нибудь что-нибудь! — кричит Ева недвижимым амбалам отца. — Вызовите «скорую»! У нее кровь!
Отбросив окровавленный перочинный нож, Исаев дергано поправляет выбившиеся пряди волос. Пятится в сторону, выдыхая рывками воздух. Разворачивается к жене и дочери спиной и замирает.
Из задней части дома приближается топот.
— Лидия Михайловна, родненькая… Скорее… Помогите мне…
Истеричный крик женщины забивает собой все пространство. Схватившись за голову, она с ужасом пытается убежать, но один из амбалов тут же хватает ее и волочёт в другую сторону.
— Нет, Боже… Боже мой, нет!
Ева отчаянно пытается хоть как-нибудь замедлить кровотечение, прижимая к ране под грудью матери подол своего белоснежного платья, но оно промокает дальше и дальше. Кровь, будто пламя, ползет по нему, жадно поглощая ткань.
Взгляд Ольги Владимировны становится мутным и блеклым.
— Мамочка…
— Прости меня, Эва…
— Нет, мама, пожалуйста…
— Только тебя не хватало, папа! — орет Исаев очумело, и Ева застывает при виде деда на инвалидной коляске. Он сжимает в руках ружье. — Так ты, значит? И ты туда же!
— Вызови скорую, Павел, — ломая слова на слоги, требует Алексей Илларионович.
— Опусти ружье!
— Я… выстрелю.
— У тебя не хватит сил нажать на курок. Ты ложку в руках не можешь удержать, спаситель…
Хватает.
Гремит выстрел, и Ева инстинктивно зажмуривает веки. Слыша следующий за этим грохот, молится, чтобы отец был мертвым. Но, разлепив глаза, она видит его живым и в сознании. Он морщится, прижимая к плечу руку, и ошалело смотрит на опрокинутое инвалидное кресло.
— Помогите ему, — срывающимся голосом требует Ева у охранников.
В этот раз они прислушиваются, поднимая коляску вместе со стариком.
— Убрать!
— Папа, пожалуйста…
Амбалы выкатывают Алексея Илларионовича. Исаев несется следом за ними, и в гостиной неожиданно становится совершенно тихо.
— В кабинет, — сипит Ольга Владимировна.
Будто отмерев, Ева стремительно поднимается и тянет мать за собой к тяжелой дубовой двери. От прикладываемых усилий и скорости болят руки и плечи, по спине скользят капельки пота.
Она не верит в успех ровно до того момента, как щелкает замками с обратной стороны двери. Каждую секунду их лихорадочного перемещения страх сидит у нее в голове и нашептывает мерзким голосом: «У тебя ничего не получится».
Но вот они в той же позе на полу, но с другой стороны двери.
Выдохнув, Ева тяжело опадает возле матери. Прикладывает руки к ране. Тешится тем, что кровотечение уменьшилось.
— Третье окно, Эва. Запомни, третье окно. Шурик подпилил решетку, ты сможешь уйти. Через пляж уходи… Возьми мои туфли…
Вскинув голову, изумленно смотрит на мать.
— Нет, мама.
— Мало времени, Эва. Обещай мне… Обещай, что спасешься. Ты сильная. Ты у меня такая сильная! Обещай, что спасешься и забудешь все, что произошло.
— Мама…
— Уходи. Другого случая не представится.
— Мама! Я не знаю… Я не смогу…
— Сможешь. Обещай мне.
Пальцы матери сжимают ее руку до боли, сильно, а взгляд становится суровым и требовательным.
— Ладно. Обещаю.
Ресницы Ольги Владимировны закрываются.
— Мам? — потерянно окликает ее Ева. — Мама? Мама!
Застывшее тело матери как будто растекается на руках девушки, становится непосильно тяжелым. И Еве, с немым воем, приходится опустить его на пол. Запрокидывая голову, бессильно и горестно плачет.
Резкие молотящие удары в дверь заставляют сердце отреагировать новым скачком до предела возможностей. Инстинктивно напрягаясь и группируясь, Титова неосознанно склоняется над матерью, все еще пытается ее защитить.
— Открой дверь, Ева! Ты же знаешь, что по-другому тебе из кабинета не выбраться.
Бездыханно, некоторое время тупо таращится на дверь.
— Открой немедленно! Если я открою, ты очень сильно пожалеешь… Несите инструмент.
Высвободив руки из-под мертвого тела, Ева рассеянно проводит ими по своему горячему лицу.
Склонившись, целует мать в лоб.
— Я простила тебя, мама… И ты меня прости, — снимает с нее туфли.
Бег Евы прекращается. С другой стороны пляжа прямо на нее несется автомобиль. Свет фар ослепляет и дезориентирует. Нет смысла больше бежать. За спиной тоже, судя по оглушительному лаю, приближается команда отца.
Роняя на песок тяжелый подол платья, сжимает руки в кулаки. И молится уже о том, чтобы все закончилось предельно быстро.
Хотя, все должно было быть иначе…
[1] «Иван Грозный и сын его Иван» (также известна под названием «Иван Грозный убивает своего сына») — картина русского художника Ильи Репина. Изображает легендарный эпизод из жизни Ивана Грозного, когда он в припадке гнева нанёс смертельный удар своему сыну царевичу Ивану (в настоящий момент считающийся не окончательно доказанным). Картина показывает муку раскаяния на лице Грозного и кротость умирающего царевича, со слезами на глазах прощающего обезумевшего от горя отца.
Глава 57
Из салона выходит сам Исаев, оглядывает ее с головы до ног. Цокает языком и манит девушку жестом.
— Планы изменились, дочь. Твой трусливый гаденыш пожелал встретиться на нейтральной территории. Так что ты сейчас только потратила наше драгоценное время на никому не нужную беготню. Идиотка, бл*дь!
Ева не пытается сопротивляться, когда два амбала хватают ее под руки и грубо забрасывают на заднее сиденье машины.
Что можно чувствовать, когда тебя везут на смерть? А если убийца — твой собственный отец?
У Евы не осталось сил, чтобы что-то чувствовать. Ей бы дали возможность удавиться — удавилась бы. Утопиться — утопилась бы.
Сидит между охраной, не двигаясь. От нее воняет потом, морем и кровью. И она уже чувствует себя мертвой.
Когда они проезжают через распахнутые железные ворота, машинально рассматривает обширную территорию и читает надпись на главном здании: ООО «Коркут». Еве знакомо это название, потому, когда ее выволакивают из машины, она не испытывает ни малейшего удивления при встрече с еще одним приятелем отца.
