— Мамочка, — говорит маленькая девочка, кутающаяся от холода в ярко-красное шерстяное пальто, — как ты думаешь, Деду Морозу бывает холодно, живя на Северном полюсе?
— Определенно нет, — говорю я, выпрямляясь и глядя на маленькую девочку с серьезным лицом. — Думаю, у него хорошее теплое пальто, прямо как у тебя, чтобы он не замерз.
— Именно, — сказала мать, заговорщицки улыбнувшись мне. — Видишь. Этот милый человек тоже это знает. Все это знают.
Я снова срываюсь на бег. Уличные фонари горят, и машины выстраиваются в ряд с красными автобусами и массивными черными лондонскими такси вдоль Деламер-Террас, когда я направляюсь к деревьям и воде Маленькой Венеции. Добежав до конца дороги, я останавливаюсь на пешеходной дорожке и прикрываю глаза рукой, осознавая, что начинают падать крошечные хлопья снега.
Это… Я прищуриваю глаза…
Это определенно она.
— Джесс!
Я вижу ее, сидящую на улице, несмотря на пронизывающий холод, на ее темных волосах черная шапочка с помпоном, вокруг шеи обмотан толстый шарф. На ней красное пальто, и она выделяется в толпе людей — как будто она здесь одна. Она встает и кладет что-то в свою сумку.
— Джесс! — зову снова, и она полуобернулась, как будто услышала меня, но не совсем в этом уверена.
Джесс
Я засовываю телефон обратно в сумку и встаю, ставя кофейную чашку и пакетики с сахаром обратно на поднос. Не могу решить, что делать.
И тут мне кажется, я слышу, как кто-то зовет меня по имени. Я оглядываюсь по сторонам, гадая, не мерещится ли мне все это. И секундой позже, более настойчиво, я слышу это еще раз.
— Джесс!
В начале дороги стоит Алекс, его футболка выглядывает из-под огромного синего свитера, который он носит дома, он без пальто, несмотря на то, что на улице ноль градусов и начинается снегопад. Мое сердце бьется так, словно кто-то разрядил в него около миллиона вольт электричества, и я подхожу к нему, пока он прокладывает себе путь сквозь блуждающих туристов, натыкаясь на них и извиняясь, его лицо, его прекрасное лицо, одна огромная нелепая улыбка счастья.
Мы подходим друг к другу и стоим на дорожке у канала, рядом с плавучим домом, в котором, как мы оба говорили, хотели бы пожить, и мгновение смотрим друг на друга.
— Привет, — говорит Алекс через мгновение.
— Как ты узнал, где я?
— Ты всегда оставляешь след, — говорит он и протягивает руку, разворачивая одну из кисточек моего шарфа. — Я приготовил тебе подарок на день рождения. Эм, извини, что поздно, но… — говорит он, вытаскивая книгу из заднего кармана. Он протягивает ее мне. Она завернута в коричневую бумагу и перевязана бечевкой. Я тяну за нее, и обертка снимается.
— Загляни внутрь, — говорит он.
Это подписанный экземпляр «Один день». Я чувствую, как мои щеки розовеют от счастья:
— Это так мило.
— Все хорошо? Я подумал… — он выглядит немного застенчивым.
Я смотрю на небо.
— Снег идет, — говорю я без всякой причины. Как будто он сам этого не заметил. Как будто это правда имеет какое-то значение. Мой мозг не работает должным образом.
Он кивает.
— Дело в том, что я поговорил с Робом, — начинает он говорить.
Он пристально смотрит на меня. Я подношу руку к лицу.
— У меня шоколад на носу или что-то в этом роде? — спрашиваю я.
Он качает головой:
— Ты порвала с Джеймсом.
Я киваю. Что-то внутри меня издает гигантский взрыв, как будто я фейерверк, и кто-то поджег первый фитиль. На улице очень холодно, но я бросаю перчатки на тропинку у канала и делаю шаг к нему. Мое сердце вот-вот разорвется, и я думаю, что если просто не сделаю что-нибудь с этим прямо сейчас, то не знаю, что произойдет…
— Что насчет… я имею в виду… — я открываю рот и пытаюсь найти способ сказать то, что хочу, но, похоже, нет способа спросить об этом.
— Эмма? — он читает мои мысли. Я киваю.
— Друзья.
Я слегка приподнимаю брови.
— На самом деле ничего никогда не было. Я имею в виду, что мы только друзья. Это все. Ну, дело в том, что этого не могло быть, потому что… — он останавливается и прикладывает ладони ко лбу, закрывая глаза, как будто пытается сосредоточиться. — Потому что дело в том…
— В чем же дело, Алекс? — мое сердце так громко стучит у меня в ушах, что внешний мир, кажется, просто исчез. Я наблюдаю, как он наклоняется и поднимает мои перчатки, держа их в одной руке.
Сейчас он еще ближе ко мне, так близко, что думаю, возможно, он услышит стук моего сердца в груди.
— Дело в том, — он делает вдох и смотрит на меня своими огромными карими глазами. — Я люблю тебя, Джесс.
У меня перехватывает дыхание. Мимо проходит пара, и я вижу, как они смотрят друг на друга, и один говорит другому «о-о-оу». На брови Алекса лежит снежинка, я протягиваю руку, чтобы смахнуть ее, и он ловит мою руку своей, и на мгновение мне кажется, что все снежинки в мире остановились, всего на секунду, и я смотрю в лицо Алекса и вижу его бороду и его расплавленные карие глаза, и то, как неопрятно торчит одна бровь, и его волосы присыпаны снегом, и…
— Забавно, — и я не знаю почему, но мне кажется, что все мое лицо — это один огромный луч счастья. — Потому что я тоже тебя люблю.
Я встаю на цыпочки и на секунду касаюсь поцелуем уголка его рта, вдыхаю его знакомый запах, и мне кажется, что у меня могут подкоситься ноги. А потом он роняет мои перчатки, а я роняю сумку, и он притягивает меня к себе, так что я чувствую, как под его свитером его сердце бьется еще сильнее, чем мое, и мы целуемся. И снова начинает падать снег, а я даже не замечаю этого. Запускаю руки в тепло его джемпера и чувствую кожу его спины под рубашкой, а она обжигающе горячая.
— У тебя чертовски холодные руки, — говорит он, отстраняясь и смеясь.
— Думаю, может, нам стоит пойти домой, — говорю я. И беру его за руку, и мы вместе идем обратно в темноте мимо кофейни, пахнущей корицей, и коротким путем мимо «Собаки и хорька», где из динамиков играют «Last Christmas», и мы слышим басы, когда кто-то открывает дверь. Он смотрит на меня, на секунду взмахивает моей рукой и улыбается.
ЭПИЛОГ
Джесс
Один год спустя
— Уверена, что хочешь отказаться от комнаты? — спрашивает Бекки, все еще одетая в свою рабочую одежду, которая выглядит неуместно, потому что на голове у нее шапочка Санты. Кухня увешана бумажными лентами, которые я не могу перестать делать. Я нашла набор для рукоделия в магазине за углом, и это очень расслабляет. Алекс ранее сказал, что волнуется, что если кто-то будет стоять на месте слишком долго, его украсят безделушками и развесят на нем рождественские гирлянды. Ничего не могу с собой поделать. Мы вместе уже год, а я так отвратительно счастлива, что иногда мне даже немного тошно от себя. У бабушки Бет все хорошо. Она целиком и полностью поддерживает Алекса — на самом деле она безумно любит его, вероятно, потому, что теперь у нее есть своя собственная сиделка, которого можно изводить. И даже моя мама, неохотно, потому что она все еще втайне думает, что Джеймс был бы лучшим выбором, признала, что мы с Алексом, кажется, очень счастливы вместе.
— Да. Я определенно хочу отказаться от этой комнаты, — говорю я. Если кто-то займет ее и будет иметь такое же хорошее представление о Лондоне, как у меня, им повезет. Я оглядываю кухню, которая все еще такая же полуразрушенная, какой и была всегда. Мне нравилось жить на Олбани-роуд, но пришло время двигаться дальше.
— Думаю, мы могли бы смириться с парой, если бы это были вы двое, — говорит она, глядя на Роба. Он кивает. Я бросаю мимолетный взгляд на Алекса. В воздухе что-то витает. Какое-то время я подозревала, что, возможно, они с Робом больше, чем просто друзья, но они все еще не стали официальной парой, а я не собираюсь быть той, кто будет подталкивать ее к признанию в чем-либо, если она еще не готова — я имею в виду, у нас ушло на это достаточно много времени. Но если они просто хорошие друзья, то они очень хорошие друзья. И мне нравится наблюдать, как они достают друг друга, и как они проводят на кухне часы, готовя воскресное жаркое. Они как родители в доме.
