что у меня эмоциональная скорлупа, — Талия фыркнула. — Она была рада, что ты приехал в город, потому что с тех пор, как ты здесь, я за несколько дней проявила больше эмоций, чем за многие годы. Что бы это ни значило. Я постоянно проявляю эмоции, но, видимо, не те уродливые, которые она хочет видеть. Мы поссорились из-за этого. Вот почему мы не разговариваем.
Я коснулся её лица, большим пальцем провел по скуле. Но я держал свой гребанный рот на замке. Ей не понравится то, что мне придётся согласиться с Лайлой.
— Разве это похоже на эмоциональную скорлупу? — Талия вскинула руку, ее подбородок снова задрожал.
Мой большой палец продолжал поглаживать её кожу, а губы оставались сомкнутыми.
Талия изучала мое лицо, затем ее глаза расширились.
Проклятье. Мне не удалось от неё этого скрыть.
— Ты тоже так думаешь, не так ли? — её подбородок задрожал. — Что я живу в эмоциональной скорлупе?
— Нет, я не думаю, что ты живешь в эмоциональной скорлупе, — я взял её лицо в руки и притянул к себе для поцелуя. — Ты смеешься. Ты пыталась оторвать мне голову в тот день, когда мы ругались на ринге в спортзале. Радость. Привязанность. Уверенность. Ты проявляешь эмоции, Талли. Полагаю, Лайла имела в виду, что ты не всегда позволяешь другим видеть, когда тебе тяжело.
— Это не…
Я прижала палец к её губам.
— В качестве примера, ты только что трижды извинилась за то, что плакала.
Её лицо осунулось.
— Это моя вина, — сказал я. — Я признаю это.
Она насмехается.
— Как моя эмоциональная недоступность может быть твоей виной?
— Потому что раньше ты не была такой, — я грустно улыбнулся ей. — Помнишь, как ты пролила отбеливатель на мои любимые джинсы? Я нашел тебя в прачечной твоей квартиры, рыдающей над белым пятном размером с десятицентовую монету на коленке.
— Ты любил эти джинсы. Мне нравились эти джинсы. В них твоя задница выглядела фантастически.
Я захихикал.
— И я всё равно носил их, с пятном и всё такое.
Эти джинсы оставались со мной долгое время, в основном для того, чтобы я мог смотреть на это белое пятно и думать о Талии. Слишком много лет, слишком много стирок, и они стали настолько изношенными, что однажды, когда я работал во дворе, я порвал их на колене. Мне пришлось их выбросить. После этого я неделю был несчастным ублюдком.
— Я не хочу быть закрытой, — прошептала она.
— Опусти свой щит, любовь моя. Опусти руки. Полностью.
— Мне страшно.
— Озвучь свои страхи. Давай выпустим их наружу. Встретимся с ними лицом к лицу, вместе.
Ей потребовалось мгновение, чтобы встретить мой взгляд.
— Ты разобьешь мне снова сердце?
— Никогда.
Я лучше умру.
— Оставишь меня?
— Ни за что.
Не по своей воле. Я буду до самого конца.
— Перестанешь любить меня?
— Никогда, — моя любовь к ней была безгранична. Я буду любить её и в этом мире, и в следующем. — Никогда, Талли. Никогда.
Слезы навернулись ей на глаза.
— Я люблю тебя. Только тебя. Всегда тебя.
Победа.
Этот бой был окончен.
— Я люблю тебя, Талия Иден.
Она закрыла глаза, дыша так, словно втягивала эти слова в волокна своего существа, а затем заползла ко мне на колени, позволяя мне снова обнять её.
Я поцеловал её волосы.
— Это не та одежда, в которой ты ушла вчера вечером.
Вчерашняя форма была стандартного голубого цвета. Эта была бирюзовая, выцветшая от слишком частых стирок.
— Мне пришлось переодеться.
— Хочешь рассказать мне об этом? — спросил я.
— Я хочу быть хорошим врачом, — сказала она.
— Так катовым и являешься.
— Легко сомневаться в себе после тех ночей, когда люди умирают.
Блять. Я прижал её ближе, слушая, как она рассказывает мне о несчастном случае. О медсестре, которая ненавидела её, и о сыне, который умер.
— Мне жаль, — сказал я, когда она закончила.
— Мне тоже.
— Что я могу сделать?
— Ты делаешь это, — она прижалась ближе. — Мне нужно принять душ. Поесть. Увидеть Каденс. Сегодня мне не помешает несколько её улыбок.
То, что она хотела видеть мою дочь, было… ну… блять. Я не заслуживал Талию Иден.
Но она была моей.
— Иди, прими душ. Потом тебе нужно отдохнуть.
— Я истощена, — она зевнула. — Но я не знаю, смогу ли заснуть.
— Давай. Вставай.
Я поднял её с кровати и расстегнул молнию на её пальто. Затем помог ей вылезти из формы и отнес её в корзину, пока она отходила в ванную.
Ей не потребовалось много времени, чтобы принять душ, и когда она вышла, обернув полотенце вокруг туловища, я натянул ей на голову свою счастливую футболку с трилистником.
Она снова зевнула, в то время как я направил её к кровати. И через две минуты после того, как я прижал её к себе, она уже спала.
Моя рука затекла. У меня затекла шея. Её влажные волосы намочили рукав и плечо моей майки. Но, черт возьми, я не двигался три часа, пока она спала. Пока в моем кармане не завибрировал телефон с сообщением от мамы Мэгги, в котором говорилось, что я могу приехать за Каденс в любое время.
Как только я переместился, тело Талии дернулось. Ее глаза открылись, словно она проснулась от дурного сна.
— Ты в порядке?
Она кивнула, её глаза моргали от сна.
— Как долго я спала?
— Несколько часов. Хочешь ещё поспать? Мне нужно забрать Кадди.
— Я поеду с тобой.
Она двинулась, чтобы слезть с кровати, но я обхватил её за плечи, прижав к себе, и поцеловал её, медленно и глубоко.
— Я люблю тебя, — сказал я, отрываясь от нее.
Она улыбнулась.
— Я люблю тебя.
— Вот моя девочка.
Моя Талли, самый сильный человек, которого я когда-либо встречал. Даже после всего, что произошло прошлой ночью, сегодня она улыбалась. Для меня. Для Каденс.
Я разделся до влажной кофты, пока она сушила волосы феном. Затем, все еще в моей счастливой футболке и джинсах, мы повели Каденс в центр города, чтобы побродить по Мэйн-стрит и заскочить в «Кофе у Иденов», чтобы попить кофе и перекусить.
Пока мы с Кадди сидели за столиком и делили круассан, Талия и Лайла проскользнули на кухню кафе. Когда они вышли, Талия оглянулась и улыбнулась.
Видимо, это означало, что их ссора закончилась.
— Папа, можно мы пойдем в кино? — спросила Каденс, её губы были покрыты шоколадом.
— Конечно, — ответила за меня Талия, присоединившись к нам за столом. — Здешний кинотеатр не такой большой, как те, к которым ты, наверное, привыкла. Но он довольно веселый. Обычно там показывают
