ослепляя. — Больше всего я чувствую себя самим собой, когда преподаю каким-нибудь засранцам урок-другой.
— Точно.
— Не волнуйся, цветок лотоса, я не буду с тобой жестоким. Кроме секса, конечно, раз уж ты это любишь.
— Заткнись.
Он хихикает и поворачивает голову в сторону телевизора.
— Так что мы смотрим? Бред какой-то.
— Агата Кристи — это не бред.
— А кто это? Древняя актриса?
— Николай, пожалуйста, скажи мне, что ты знаешь, кто такая Агата Кристи.
— Твоя крестная мать?
— Боже мой. Серьезно? Она знаменитая писательница.
— Она написала что-нибудь из фильмов Marvel?
— Нет.
— DC?
— Конечно, нет.
— Тогда Тарантино?
— Нет.
— Никогда о ней не слышал.
— Ты просто аномалия.
— Может, и так. Это дерьмо кажется скучным. Почему они все время говорят? Где действие? Летающие машины и прыгающие в воздух люди?
— Они раскрывают тайну убийства. Им нужно разговаривать, чтобы дать подсказки об убийце.
— Отлично. Я буду использовать это, чтобы уснуть.
Я ударяю его по груди, подавляя улыбку.
— Дай угадаю. Ты любишь боевики?
— Да, черт возьми.
— Но они бездумные.
— Чем бездумнее, тем лучше. Я простой человек. Если я вижу хорошее насилие, я оцениваю его на пять из пяти.
— Тебе нужна помощь.
Он облизывает губы, глаза блестят.
— Тогда помоги мне, малыш.
Огонь вспыхивает у основания моего живота и распространяется по всему телу. Я смотрю на его влажный рот и сглатываю.
— Ты ведь поцелуешь меня, правда?
— Я изголодался по твоим губам.
Он наклоняет голову и захватывает мои губы, а я просто сдаюсь. Невозможно бороться с его притяжением ко мне, да в этот момент я и не хочу.
Мы целуемся, кажется, часами, языки гладят друг друга, а зубы покусывают. Только на этот раз это медленно и не ведет к сексу.
Как только мы отстраняемся, мы не идем в спальню. Мы не срываем друг с друга одежду.
Мы просто остаемся в том же положении, моя голова покоится у него на коленях, пока мы смотрим Агату Кристи.
И это умиротворяет.
Да.
По крайней мере, до тех пор, пока мои демоны не потребуют, чтобы я ушел.
А пока я просто наслаждаюсь его присутствием и делаю то, что у меня получается лучше всего.
Притворяюсь, что все в порядке.
Николай
— Давайте начнем гребаную войну!
Так я кричал сегодня утром, на что все закатили глаза, как будто я был неразумен, хотя на самом деле войну надо было начинать еще две недели назад, после того как эти долбаные Змеи решили, что напасть на наш дом — хорошая идея.
Но я спокоен. Я могу смириться с этим.
Врешь, гребаный лжец.
Если не считать небольшого поджога и сбрасывания одной из их машин с обрыва, я мало что сделал. Ну и ладно. Джер дал мне несколько целей для устранения, и я хожу в бойцовский клуб так часто, будто от этого зависит моя жизнь.
Но ничего из этого не достаточно для военной машины, зарождающейся внутри меня.
Возможно, это связано и с другими специфическими обстоятельствами, которые я, похоже, ни хрена не могу понять.
Вместо того чтобы дать нам то, что нам всем нужно, — войну, — Джер велел мне успокоиться, а Килл сказал, что будет лучше, если он возьмет меня на прогулку, на что я ответил, что я не его гребаная собака.
И все же мы идем по мощеным улочкам острова, по старому городу, привлекая к себе больше внимания, чем нужно. Или, скорее, я, хотя и надел рубашку, черт возьми.
— Тебе нужно перестать пялиться на всех, кто на тебя смотрит, — говорит Килл со своим обычным спокойствием, выглядя при этом показательным джентльменом, которым он определенно не является.
— Может, им нужно перестать пялиться на меня? — я злюсь на женщину, которая продолжает идти и оглядываться.
Она забегает в один из магазинов, как будто ее задница горит.
— Боже, Нико. Ты пугаешь местных.
— Это глупо. Пойдем в бойцовский клуб, где я смогу избить тебя нахрен.
— Пас. Я встречаюсь с моей Глин и не могу страдать от синяка под глазом.
Я смотрю на него с насмешливым недоверием.
— Ты хочешь сказать, что твоя девушка важнее меня? Твоего кузена, с которым ты вырос?
— Что это за вопрос? Конечно, важнее.
— Килл, ты, мать твою…
— О, умоляю. Хватит драматизировать. У тебя тоже есть кое-кто, кто важнее нас.
Я делаю паузу и прищуриваюсь.
— О чем ты, блять, говоришь?
— О твоих неудачных попытках сбегать по ночам и на рассвете. Не хочешь поделиться, куда ты ходишь?
— Отвали.
— О? Не знал, что ты умеешь быть таким скрытным, дорогой кузен. Боже, Боже. Я официально заинтригован.
— Не интригуй себя.
— Это не то слово. Хм. Это не могут быть твои приятели по сексу, поскольку ты не стеснялся демонстрировать их и беспокоить нас своими чрезмерными порнопоказами и экстравагантными оргиями. Тот факт, что от них и след простыл, а ты велел охранникам вышвыривать их, когда бы они ни появлялись в особняке, означает только одно.
— Что именно?
— У тебя действительно импотенция.
— Только не заставляй меня прилюдно тебя бить, а то я точно это сделаю.
— Здесь куча ханжей, Нико. Ты окажешься в тюрьме.
— Мне, блять, все равно.
— Если это не импотенция, то единственный другой вариант… ты встречаешься с кем-то.
Гребаному Киллиану и его психопату должно быть запрещено находиться рядом со мной. Я и так борюсь и едва сдерживаюсь, чтобы не кричать каждую ночь «Я иду трахать свой цветок лотоса» и каждый день «Я собираюсь поцеловать свой цветок лотоса этим добрым утром».
Абсолютное кощунство, что от меня ждут каких-то секретов. Я мускулистый парень, который предпочитает говорить кулаками. Все остальное может пойти на хуй.
Я не люблю сложностей. Я не делаю сложных вещей.
Любой, кто доверит мне свои секреты, — дурак. Брэн — гребаный дурак. Но он верит в мое благоразумие, поэтому я не могу просто афишировать все эти неортодоксальные отношения.
Хотя он бы сошел с ума, если бы я назвал это отношениями.
Это случайный роман.
В лучшем случае сделка, в худшем — сексуальный контракт.
Иногда это похоже на отношения. Особенно после пожара. Он стал приходить в пентхаус чаще, чем обычно, а когда не может, присылает мне сообщения типа:
Брэн: Моя кузина и братья тащат меня на вечеринку. Если я уйду, это будет подозрительно. Мне очень жаль. Увидимся завтра утром?
Брэн: Девочки пригласили меня к себе домой, и на этот раз я не могу придумать отговорку.
