Вот так я обманул любезное начальство…
— Здесь темно, — веду на вытянутой за своей спиной руке немного упирающуюся Василису.
— Сейчас свет включу.
Щёлкнув пластиковым тумблером, одариваю помещение тёплыми лучами маленьких софитов, расположенных по периметру огромной и единственной по планировке комнаты.
— Ты здесь живёшь?
— Угу, — отшвырнув носком свалившийся пакет с бельём, выхожу на середину помещения. — Что скажешь?
— А она?
— То есть?
— Где жена? У вас одна комната? Это студия? Кухня не разделена? А где кровать? Необжито.
— Неважно…
Внимательно и с интересом следил за Ольгой, за её красивыми слезами, за нежным, задушевным разговором с выспавшимся за целый день котом, а потом смахнул экран, сменив картинку и отправив приложение в фоновый режим, когда выбирался из лифтовой кабины, за собой ведя в новую квартиру «приманку», от которой Лёлечка сойдет с ума и начнёт жестокие игры на стопроцентное выбывание. Пусть… Пусть первой жертвой выберет меня, а не эту Васю.
— Здорово, — расставив руки, запрокинув голову и уставившись распахнутыми глазами в белый и высокий потолок, она вращается вокруг своей оси и даже что-то напевает в перерывах между скупыми и лживыми комплиментами этому пространству. — А где ты спишь?
— На полу, — похлопываю ладонью рядом с собой. — Посиди. Остановись. Голова закружится. Иди сюда, — приглашаю устроить маленькую жопу на матрасе. — Хочешь вина?
— Решил залить горе алкоголем?
— Ты умная, а значит, всё понимаешь, — пригубив бокал, с кривой улыбкой отвечаю.
— Нет.
— Нет — не умная или…
— Ты говоришь загадками, Рома. Я не любовница и не подруга. Кто же тогда?
— Жилетка для слезливых излияний.
— Спасибо, — себе под нос бормочет. — Звучит очень ободряюще, а главное, своевременно. Ты предупредителен и осмотрителен. Настоящий джентльмен!
— Марго разве не рассказала? — прищуриваюсь, пока вставляю в зубы сигарету.
— Нет. Ни разу. Ни одного словечка. Великолепная женщина. Я читала её работы, между прочим, пока училась в меде.
— Рад за тебя, — язвлю, завидуя, по-видимому, профессиональному успеху мамы.
— У вас, как мне кажется, непреодолимый конфликт «свекровь-невестка»? Две сильные женщины делят сына, мужа и потенциального отца?
— Нет, — глухо отвечаю.
— Фух! Тогда у меня закончились здравые идеи, Рома. Правда, была всего одна, но и тут не повезло. А можно я уже пойду?
— Вот и славно, — чиркнув зажигалкой, поджигаю кончик и совершаю первую затяжку. — У нас непростая история, Вася. Давай, наверное, через полчаса, — бросаю взгляд на неотсвечивающий уведомлениями телефон. — Я провожу, но за руль не сяду. Мозги не варят, да и вижу хуже, чем обычно.
— Не надо.
Уведомлений нет. Сплошная темень и трезвонящая во все колокола об этом тишина. Я отключил обзор, предоставив Лёльке возможность выплакаться без свидетелей, но под присмотром Пашки, которому она желает вырвать бубенцы, чтобы юноша не досаждал малышкам в соответствующий период. Как же так? Парень к ней со всей душой. Подставляет ей для почесушек маленькие ушки, выгнутую полосатую спинку, обутые в белые носочки лапки, а она:
«К херам! Чтобы не драл чистопородную кошку-Машку!».
— Решил открыться, потому что… — по-моему, она желает раскрутить меня на откровения?
Это вряд ли. Никому! Никому пока не удавалось вытрусить те тайны, от которых в жилах застывает кровь, а сердце жалкими крохами-остатками при этом обливается.
— Что-то могу рассказать, если…
— А потом? Мне подписать какой-нибудь документ о нераспространении сверхсекретной информации, например. Что-нибудь из разряда: «Под страхом смертной казни»? — остановившись, заглядывает мне в глаза, которыми блуждаю между бокалом, до краев наполненным вином, потухшим телефоном и трясущейся сигаретой, зажатой между указательным и средним пальцем. — Ты пьян?
— Извини, — отворачиваюсь, желая скрыть мгновенно помутневший взгляд. — Не ожидал — само произошло.
— У тебя проблемы с этим? — кивком указывает на открытую ноль семьдесят пять темно-коричневую бутылку с белым пойлом, литраж которой я, видимо, в гордом одиночестве прикончу. Судя по отметке, совсем чуть-чуть осталось — на три-четыре, возможно, пять глотков.
— Не жрал ничего, вот и развезло. Я не пьяница, Вася.
— Ром, — присев на корточки напротив меня, она обхватывает мои кисти и сжимает в районе пока ещё колышущегося пульса, — я вызову такси и уберусь. С тобой нормально? Помощь не нужна?
Опять, наверное, мама попросила?
— Слабак! — шепчу сквозь зубы.
— Ты устал.
— Чёртов идиот. Вась? — обращаюсь к ней лицом, обезображенным залитым внутрь алкоголем.
— Угу?
— Я люблю жену, — хриплю, пытаясь в чем-то убедить.
А надо?
— Я понимаю.
— Она…
— Ну-ну? — подначивает, призывая к продолжению разговора.
— Не могу… Пожалуйста… Не надо…
Талантливый репродуктолог убралась отсюда, как и обещала, через полчаса, сперва вызвав такси и вытащив у меня из лап бутылку, от содержимого которого сейчас вращается жуткая пурга в моих мозгах и тянет обложиться чем-то мягким, чтобы при обязательном соприкосновении с земной твердью шишек не набить на задницу и макитры от жёсткого удара случайно не лишиться.
Таращусь на картинку, транслируемую без задержек на экран планшета, установленного у меня на бёдрах, которые я подтянул к груди, согнув под прямым углом в коленях.
«Привет!» — рисую пальцем по призраку в ночи, блуждающему по нашей спальне, зевающему сладко и что-то даже напевающему.
Тонкий образ, укутанный в розовую шёлковую пижаму, чьи шортики то и дело забираются к пританцовывающей жене в нежную промежность, снует туда-сюда, перебирая монотонно, уже на протяжении двух часов, разложенные на неразобранной кровати вещи. Паштет играет с поворозками домашнего сарафана, повисшего жалкой тряпкой на подлокотнике мелкого дивана. Ольга суетится по хозяйству и слежки, видимо, не замечает.
Камеры установлены везде. Везде, кроме санузла и ванной. Когда-то в прошлой жизни, вероятно, я спрятал нас, сжав в ладони объектив и прекратив слежение за покупателями в примерочной магазина мужской одежды, в котором нас настигла неожиданная новость о смерти её мамы. Прошло пятнадцать лет, и я стал личным соглядатаем собственной жены, а ведь тогда отчаянно топил за честность, соблюдение личных границ и прав свободного от слежки человека.
То же время
Белоснежные лепестки с зелёной кромкой. Индивидуальный узор упругого бутона. Обрезанные шипы и тонкий стебель с минимальным количеством фигурных листков. Чарующий аромат и строгая по исполнению упаковка. Грубая бумага. Песочный цвет и синтетическая лента в тон, удерживающая нечетное количество стволов горделивых маленьких цветов в определенном порядке. Моя Лёля обожает розы! Поэтому надеюсь, что подобный знак внимания мимо не пройдёт.
Два дня разлуки. Два беспокойных дня раздельной новой жизни. Два слишком трудных дня незаконных, глупых, непрерывных наблюдений за тем, чем занята моя жена, когда спокойна, почти умиротворена и находится, как говорится, в собственной стихии, сохраняя случайно обретенный баланс и не тратя на меня, как на упрямую и
