Больше она не колебалась, схватила его за руку и потащила за собой. Надо было где-то сесть и поговорить. Что это, как… что случилось, и вообще… В квартале оттуда была заброшенная стройка, туда и нырнула Саша через дыру в заборе, таща за собой мужчину, который и не думал сопротивляться.
— Сеня…
— Я…
— Ты… А как же…
— А, ты про мои похороны?
Саша кивнула, от избытка чувств слова не шли. Но в глазах горело множество вопросов.
— Ну… При желании… Ты же знаешь. Можно стать мертвым.
— А как же авария? Самоубийство?
Он потупился и качнул головой, словно отрицая, но ответ был утвердительный:
— Да, все было. Только не умер я. Ты уж прости… Такой урод я…
И тут прорвало Сашку. Она кинулась ему на шею и, заливаясь слезами, заорала прерывающимся голосом:
— Урод! Урод! Я думала… сначала думала… что с катушек съехала… А потом!
— Прости…
— Молчи! А когда узнала, что ты умер… Я… Урод ты!
— Прости, что не умер…
— Заткнись! Урод! Господи… Живой… Слава Богу… Живой! Сенечка, Сеня…
Она колотила его кулачками в грудь и рыдала, у него и самого текли слезы. Но это было так хорошо… Так хорошо…
Вдруг Саша опомнилась, мгновенно вытерла слезы и заторопилась:
— Пошли ко мне, пошли скорее. Ты же, наверное, есть хочешь… Ты же… Тебе же отдохнуть надо, присесть. Ты хромаешь… Пошли!
И он пошел. Он куда угодно пошел бы вслед за ней. И если бы прогнала и не захотела видеть, тоже бы пошел. Но сейчас он шел за ней, и чувствовал, что начинает заново жить. А в сердце билась безумнаянадежда.
Саша жила одна в квартире родителей. От тетки, Лидии Ивановны ушла под предлогом того, что дипломная работа много места требует, беспорядок, а трогать и выбрасывать ничего нельзя, мысля уйдет. На самом деле, хотелось побыть одной, никого не видеть, и никого не пугать своим мрачным видом. Вот сюда она Сеню и притащила.
Он стеснялся, боялся лишний раз шевельнуться, все еще не мог поверить. А Сашка от смущения и замешательства трещала, как заведенная. Все еду на стол вытаскивала, кидалась готовить три блюда одновременно, вертелась как юла. А он осмелился рукой ее коснуться, и вдруг все замерло, а время остановилось.
И мир исчез. А как они оказались в объятиях друг друга, они и сами не поняли. Просто все, наконец, встало на свои места. И теперь это уже был их мир, в котором они могли быть вместе.
* * *
Нельзя открыть дверь в прошлое, даже если ты знаешь, где она. Прошлое на то и прошлое, что оно прошло. Но ведь есть будущее, и в будущем будет новая дверь, главное знать, куда тебе нужно попасть.
* * *
А потом они лежали обнявшись. И он стал рассказывать ей, все рассказывать.
— Так тебя теперь зовут Максим?
— Ага.
— А знаешь, мне нравится.
Он промычал что-то нечленораздельное и, покрывая ее поцелуями, стал стаскивать с нее водолазку. Они же и раздеться-то не успели, надо бы исправить упущение, увидеть ее. Так соскучился… глоток воздуха… И тут взгляд наткнулся на татуировку под левой грудью. Номер 44. Он застыл, как громом пораженный, а потом со стоном прижался лицом к маленьким синим циферкам на ее молочной коже, и затрясся от невольного душевного смятения. И сами собой слова сказались, словно вода через плотину прорвалась:
— Сашенька, выходи за меня… Ты прости, прости… Я теперь калеченный и бедный, но может… Сашенька… Я так люблю тебя…
А она прижала его голову к себе крепко-крепко и закивала, не в силах слово вымолвить. Не слыша ее ответа, он вскинул голову, взглянуть ей в глаза, и как увидел в них согласие, так забормотал, срываясь:
— Я знаю, я больной на всю голову, Сашенька, я урод моральный, и совесть меня за это всю жизнь мучить будет, и в шрамах весь, и хромой вот… Но я… я горы сверну, лишь бы ты со мной была. Саша…
— А я та дура чокнутая, которая морального урода больше жизни любит, — она улыбалась сквозь слезы.
* * *
Вот оно счастье человеческое. Оказывается все просто. Если существуют в мире хромые ноги, то специально для них существуют костыли. И ведь как логично все, что счастливы они могут быть, только если найдут друг друга.
* * *
Когда на следующий день Саша предъявила Макса (Сеню) тетке Лидии Ивановне, да еще заявила, что они идут подавать заявление в ЗАГС, та так и села с открытым ртом от удивления. Зато дядя Слава среагировал очень адекватно, сказав:
— Будьте счастливы, дети.
— Да погоди ты, Слава, куда будьте счастливы? Мы ж его в первый раз видим! Слава! Он же старый, хромой! В шрамах весь! Слава! А вдруг он зек?
— Простите, Лидия Ивановна, не такой уж я и старый, всего двадцать девять лет, и к суду никогда не привлекался, а шрамы — это из-за аварии.
Саша только успевала взгляд переводить с Макса-Сени на тетку. А вопросы теткины каверзные сыпались как из рога изобилия.
— А живешь на что? И вообще, у тебя есть, где жить-то?
— Есть. У меня двухкомнатная хрущовка в Раменском. А работаю в одной фирме по продаже оргтехники, компьютеры собираю и починяю.
— А на жизнь хватает? Жену чем кормить будешь?
— Ой, молчи женщина! — встрял дядя Слава.
— Что ты меня затыкаешь, спрашивается? — вызверилась тетка.
— Молчи, Лидия! — а сам глазами показывает, мол, давайте, идите уже, сам, мол, справлюсь, — Ты на Сашку посмотри. Давно ее такой счастливой видела? А? Вот и молчи. А вы идите, детки. Счастья вам.
Так они еще препирались и препирались, а счастливая молодежь помчалась подавать заявление. Назначили им через три месяца. Вот когда пожалел Максим-Арсений, что теперь он обычный гражданин, раньше-то все моментально было, по щелчку пальцев. Но за все надо платить свою цену, и уж лучше так, потому что раньше они бы и вовсе не смогли пожениться. К тому же, это не мешает начать жить вместе прямо сегодня!
Саша взяла неделю по личным обстоятельствам. Декан Малявин рычал-рычал, но поглядел на Макса-Сеню, и отпустил. А что ж, стоять на пути у счастья молодых, что ли? Но сказал:
— Смотри, Савенкова, не защитишься в этом году, я не знаю, что с тобой сделаю!
А Сеня-Максим возьми да и скажи:
— Савенкова не защитится, защитится Алексина.
Тут Малявин глянул на странного типа повнимательнее, и счел возможным согласиться. Знал бы он, что именно этот странный тип его сюда и устроил…
Но то было в прошлой жизни, и вовсе не и с ним.
* * *
Надо было еще показать невесте свое жилье. Чтобы решить-таки, где будут жить. Ну, повез. В подъезд заводил — голову в плечи втягивал, говорил шепотом:
