– Ох, Рут. Не казни же ты себя, – сказала ей однажды доктор Веннинг. – После такого детства, как у тебя, многие скатились бы на дурную дорожку. А ты вот – замечательный человек. А что временами тоска накатывает – ну так что ж, ты же от этого не становишься плохой. И мальчик твой, Питер, он ведь по-настоящему тебя любит. И ты это знаешь.
И все-таки Рут сознавала, что жить с кем-то, кто вот так постоянно борется сам с собой, может быть очень непросто. Ей хотелось бы верить в Бога. Какое это принесло бы ей облегчение! Но у нее не получалось. По правде сказать, порой она испытывала даже отвращение к самой мысли о Боге, который позволил допустить столько страдания в мире. Впрочем, так же отвращала ее и бездумная доверчивость людей, громко заявлявших о своей вере, истово преклонявших колени, бормотавших молитвы и голосисто распевавших гимны, – хотя Рут и понимала, что с ее стороны подобные чувства не более чем просто завистливое мелочное злопыхательство.
Что-то в религии – даже в той форме веры, какую она наблюдала в Питере, – отталкивало, пугало ее.
– Скажи, но отчего ты так уверен? Как это у тебя получается? – спросила она Питера.
– Я не думаю об этом – не думаю, как у меня это получается и почему. Я просто верю.
– Вот так просто?
– Да нет, не так уж просто.
– Значит, все-таки нет, не просто! – вскричала она.
– Ты права, права, – начал утешать ее Питер.
Рут закрыла лицо руками.
– Не могу я с тобой спорить, – глухо сказала она.
– А я вот стараюсь. Уж отдай мне должное!
– О боже, умоляю тебя!
* * *
В целом весь их первый год в Дерри Рут старалась следовать советам доктора Веннинг.
Каждые несколько недель она нарезала бутербродов, наливала полный термос чаю и отправлялась в Нью-Хейвен навестить доктора Веннинг. Устраивалась за ее письменным столом, помогая разбирать накопившуюся кипу бумаг, и слушала рассуждения Веннинг о том, какой должна быть умственная гигиена, если хочешь быть оптимистом, о том, как настроиться на позитивный лад – предлагала разные идеи, чтобы помочь Рут заглушить в себе сорняки отчаяния, упорно прораставшие в ее душе.
– Рут, тебе надо изменить схему, – наставляла Веннинг. – Прекрати думать о плохом конце. Думай о том, что у тебя есть сейчас, о своем вы-да-ю-щем-ся настоящем!
Потом они шли поужинать в ее любимый итальянский ресторанчик – владелец приветствовал Веннинг как особу королевской крови, почтительно склонялся к ее руке для поцелуя, а потертое пальтецо принимал с ее плеч так, будто это была норковая мантия в пол.
Доктор Веннинг бегло болтала с ним по-итальянски. Многие из его родных тоже погибли на войне, рассказала она Рут.
– И это роднит нас. Как и то, что мы оба принадлежим к нации, пережившей такое унижение.
В ресторане Рут и Веннинг всегда заказывали одно и то же – баклажаны с пармезаном или спагетти с водочным соусом – и выпивали на двоих бутылку вина, после Рут оставалась спать на маленьком колючем диванчике в кабинете доктора Веннинг, а наутро ехала обратно в Дерри, чувствуя себя бодрее и гораздо веселее.
– Мне так стыдно, – извинилась Рут в одну из таких поездок, когда она полдня без остановки жаловалась на судьбу. – Я только и делаю, что ною – «ах я несчастная, пожалейте меня». Но меня словно прорывает здесь!
– Ты мне не пациент, Рут, – мягко отозвалась Веннинг. – Ты мне друг. Я с удовольствием тебя слушаю. Как слушаешь меня и ты.
Доктор Веннинг очень любила цитировать Уитмэна и Рильке, а за годы их дружбы надавала Рут кучу книг, в основном художественных – романов и поэзию. Рут при этом упорно тянулась и к книгам по популярной психологии, хотя Веннинг и старалась отвадить ее от них.
– Хватит, никакого Фрейда! Фу, брось! – набрасывалась она на Рут, чуть не подпрыгивая от отчаяния, когда ей удавалось застукать Рут с очередной книжкой. – Тебе нужны ро-ма-ны. Музыка, танцы, секс, вино, шутки…
По совету доктора Веннинг Рут при любой возможности – когда у той находилось время – играла с Питером в теннис, каждый день проходила не меньше трех миль, исследуя проселочные дорожки и тропинки в окрестностях Дерри. В письмах подругам старалась рассказывать забавные истории о школьных происшествиях, описывала мальчишек, здешнюю живность и растительность. Выискивала по словарям названия птиц и диких трав.
Регулярно заглядывала в школьную библиотеку, самозабвенно бродила среди полок. В Дерри тогда было мало женщин, и Рут с ее рыжими волосами и изрядным ростом чувствовала себя особенно заметной. За неделю она обычно прочитывала одну или две книги – Достоевского и Флобера, Толстого и Харди. Свой роман и пьесу она забросила, пытаясь обрести веру в себя, а заодно и просто в то, что жизнь течет своим чередом и, что бы ни было, надо идти вперед, радость будет сменяться грустью, ты будешь проваливаться в пустоту и снова выныривать к солнцу, – и все это закончится хорошо.
И несмотря на все старания в тот вечер после злополучного рождественского ужина с епископом и попечителями, Рут не могла избавиться от ощущения, что все ее усилия последних недель, вся работа над собой, забота о Питере – все впустую.
Никакого спокойствия обретать она не научилась, с таким трудом возведенную безмятежность сдувало малейшим ветерком. Она, как и прежде, вечно хотела чего-то и даже не могла сформулировать, чего же именно. Она устала от хозяйственных забот. Устала быть просто женой. Ей очень одиноко.
Питер шел рядом с ней по дорожке. Стянул перчатки, сунул их в карман пальто. Расстегнул воротник и выдохнул облачко пара.
Сузив глаза, Рут наблюдала за ним.
Всё как всегда, думала она. Не станет Питер с ней спорить. Он никогда с ней не спорит.
Она уже жалела о вырвавшихся у нее словах. Не Питер же виноват в том, что почтенные стариканы оказались так грубы с ней. Она могла бы и сама постараться быть полюбезней с ними. Ведь могла же? Могла. Сама же не пожелала быть чуть более очаровательной? Сама. Могла? Безусловно. И ничего плохого с ней не случилось бы, напусти она на себя хоть чуточку кокетства и обаяния.
Наконец Питер нарушил молчание:
– Ну, наверное, вовсе не обязательно было бы погружаться в подробное описание самых темных сторон нашей истории. – И взял ее под локоть. – Боже, Рут, куда ты так несешься? Притормози.
Рут ничего не ответила, но подумала: «Да, но ведь без этих темных сторон нет и истории». И сказала:
– Никто никогда не спрашивает, что мне интересно, или чему я училась, или кем я хотела бы стать. Все словно думают, что встреча с тобой – единственное важное событие, которое со мной случилось.
Питер молчал.
Рут чувствовала, что обижает его, но, вопреки доводам собственного же рассудка, ее понесло – а, пускай!
