– До этого точность тоже стремилась к ста процентам, я тебе это прямым текстом обещала. Итак, мы закончили на письме, которое ты увел из номера Марка, вот о нем и расскажи. Электронное послание ты мне отправил, но что забрал?
– Письмо.
– Было еще письмо.
– Я так и сказал.
– Подробнее, Саша, подробнее.
– Он… он не был уверен, что ты приедешь, заинтересуешься. Ты ведь всегда была каменной бесчувственной стервой, как мамаша твоя. Марк это часто повторял… что вы похожи и ты такая же жестокая, гены ничем не перебить. Вы, немцы… все одинаковые. Исчезла, и знать ничего не желала о близких людях, как есть немчура. Тебя надо было чем-то крепко зацепить, иначе никак, плюнешь и будешь жить дальше. А вокруг Марка столько всего непонятного происходило, он оставил тебе зацепки, чтобы ты заинтересовалась, искать ответы начала. Он говорил, когда ты получишь письмо, не сможешь не приехать, но еще лучше – если найдешь одно из писем сама. Ты бесчувственная, но любопытная и мстительная, этого не отнять.
– Это как если бы кроме Гитлера был бы еще и отрицательный Гитлер, то есть я из фантазий Марка. Понятно. И где письмо?
Глава Хромова хитро сверкнули:
– У меня, я его спрятал. Надежно.
– Если прятал ты сам, то не так уж и надежно, – порадовала я. – Говори давай.
– Я не хочу в тюрьму.
– А куда хочешь?
– Есть один вариант…
– Если думаешь, что я тебя отпущу – забудь. Извращенец, отирающийся на просторах необъятной Родины, мне не нужен.
– Знаю, что не отпустишь, я не дурак, – обиженно засопел пленник. – Но в тюрьму не пойду, нет. Рядом с тобой лежит пистолет… дай мне его.
Я улыбнулась, а Рогозин и вовсе засмеялся в голос от чужой наглости.
– Попытка засчитана, но нет.
– Ты что подумала… нет, я не собираюсь причинять тебе вред! И им тоже не стану, хотя кое-кто этого заслуживает. – Выразительный взгляд достался Калинину, что порадовало Игоря – он согласно закивал. Но скис, когда Саша и на него покосился. У Рогозина аллергия не только на кошачьих, но еще и на психов, он всегда нервничал, когда кто-то начинал вести себя странно и непонятно. Игорю подавай логику да расчет.
– Сказал же, я не собираюсь в тюрьму. Раз я подвел Марка, мне больше нечего здесь делать… пусть письмо станет моей последней и самой важной миссией. Он хотел, чтобы ты его прочитала. И ты прочтешь, выполнишь его волю с мой помощью. Мы все будем связаны общим делом.
– Окей. А потом? Застрелишься, следуя примеру кумира?
– Но он не…
– Пистолет останется у меня, – отрезала я.
Хромов расстроенно сполз по креслу, но неожиданно встрепенулся:
– Хорошо! Тогда… ты выстрелишь в меня. Поэтичная смерть получится, от руки любимой.
– Чьей любимой? – запутался Рогозин, пришлось шикнуть в его сторону.
– Марк рассказывал, ты всегда выполняешь обещания. Для тебя данное слово дорого стоит, и, если ты говоришь, то делаешь. У тебя этот… пунктик на обещания. Поклянись, что убьешь меня, когда я расскажу, где спрятал письмо.
– Хорошо, говори.
– Обещай!
– Даже не думай! – Зашипел Игорь. – Мы упрячем этого психа в дурку, там ему самое место. Если тебе нужно какое-то там письмо, то рано или поздно он расскажет, где его припрятал. Найду ребят, с ним побеседуют…
– Обещаю, застрелю тебя за милую душу, – улыбнулась я Хромову и для подтверждения слов продемонстрировала отцовский пистолет.
Пленник долго молчал, глядя мне в глаза. Не знаю, что рассчитывал там увидеть, но в конце концов отвел взгляд и буркнул:
– В заднем кармане.
О. Так просто.
– Я заберу, – вызвался на помощь Калинин и прошел к пленному. Рывком поднял его и вытащил мятый запечатанный конверт. Надо же, Хромов даже не проявил любопытство, не сунул нос в последние слова Марка. Может, и без этого прекрасно знал, что там написано. Марк вон как с ним откровенничал.
– Стреляй! – парень зажмурился.
Рома отошел в сторону, ближе к выходу. Калинин заметно волновался, и это его волнение бросалось в глаза. Вмиг забыв о пленном, я поднялась. Рогозин кричал что-то, вскочил с кресла, бросился ко мне. Думал, что я на самом деле застрелю человека? Надо срочно поработать над имиджем… Рома же отступил еще дальше, смял в руке письмо. Наши взгляды встретились: мой, настороженный, и его – полный решимости.
Калинин прошептал «прости» и вышел. Я оттолкнула возникшего на пути Игоря и кинулась следом за Ромой, слыша, как он поднялся на второй этаж. Драгоценные секунды потратила на поиск нужной комнаты, и, когда влетела в отцовскую спальню, бумага уже догорала. Калинин сжег письмо, уничтожил его. Я так и застыла у порога, окаменела.
Рома изнуренно сел на кровать, как будто пятисекундный забег и щелчок зажигалкой отняли его последние силы, и уже громче прошептал:
– Прости.
Не знаю, чего мне хотелось больше: ударить его или обнять. Он выглядел совсем уничтоженным собственным поступком. А я так и осталась на месте, до ломоты пальцев вцепившись в дверной косяк, как в барьер между нами. Наружу рвалось столько слов, но я молчала. Нельзя ничего говорить, не сейчас. Мы с Ромой смотрели друг на друга, не произнося ни слова. Долго, до боли в глазах. До тех пор, пока внизу не начал бесноваться Рогозин.
– Эй, народ! – от всей души рявкнул он, заставив нас дружно вздрогнуть. – Может, вы спуститесь? Или сколько мне этого психа караулить?
Еще раз посмотрев на Рому, я отвернулась. Силой воли отступила назад. Хорошо, что Игорь вмешался, потому что дальше молчать у меня не было сил. Не хотелось бы наговорить лишнего. А теперь надо спускаться, можно сбежать, как я умею.
– Знаю, после такого я могу никогда тебя больше не увидеть. – Тихо сказал мне вслед Калинин. – Но я ни о чем не жалею.
– Что там было, Рома?
– Мы никогда не узнаем.
И я ушла.
Постояла у лестницы, взяла себя в руки. Несколько глубоких вдохов. Раньше я не верила, что это может помочь, но со временем научилась простому трюку: если действовать не сразу, дать себе передышку, на многое начинаешь смотреть иначе. Даже минута решает многое. Вопить и беситься – зачем? Все равно уже поздно. Пусть и чувства раздирают изнутри, они пройдут.
Я спустилась вниз, обратно в кабинет.
Рогозин вовсю недовольствовал:
– Ты меня до сердечного приступа доведешь! Могла бы предупредить, что стрелять не собираешься!
– Как? На латыни тебе сказать? Он же сидел прямо перед нами! – моментально разозлилась я. – Да и вообще, что за фантазии? Я тебе не психопатка какая-нибудь.
– Да, но…
– Какое еще «но»?!
– Ты в последнее время странно себя вела. Пропадала, не отвечала на звонки, впуталась в историю, вернулась в город, в который клялась никогда не соваться. Никто не железный.
– Я не собиралась стрелять.
– Хорошо. Прости.
– Как это стрелять не собиралась?! – ожил несчастный Хромов, даже носом хлюпнул от обиды. – А как же твое обещание! Марк знал тебя, он был гением! И говорил, что твои обещания…
– Меньше бы ты его слушал, – от души посоветовала я. – И прекрати уже звать его гением. Хочешь, открою тайну? Никогда бы ты не встретил своего гениального гения, не стань он так известен. А просто так сейчас никто славу не получает, будь он хоть трижды талантливым и не-таким-как-все. Заметили Марка твоего драгоценного гения мне. Не хотела я, чтобы он меня нашел ненароком, или задался вопросами, ответы на которые привели бы его к опасным открытиям. А тут мировая известность, альбомы… мечта! О покойной девице в таких условиях думаешь в последнюю очередь. Отец думал, что я рехнулась, но пошел на уступки, как обычно. Как видишь, я пыталась дать Аверину другую жизнь, и лучше максимально далекую от моей. Исполнила его заветную мечту. И вот что из этого всего вышло! Он все спустил в унитаз, кто бы сомневался! – мой голос все повышался, и под конец я почти перешла на крик. Ни черта я не пришла в себя. Повернулась к притихшему Игорю: – Не хочешь его караулить – запри в чулане каком-нибудь до приезда полиции, – и бросила ему связку ключей.
