Меня бесит, что теперь по прошествии времени он ждет, что я запросто откроюсь ему, потому что он хочет поговорить. И в глубине души я знаю, что это только из-за дневника. Я не могу винить его за это. Я сама заварила кашу, когда бросила в него дневник.
— Вот здесь ты ошибаешься. — Капли дождя стекают по моему лицу, ветер вокруг бушует. Мы смотрим друг на друга, никто из нас не отступает. — Я знаю, что ты прочитал, но как ты можешь говорить, что я винила тебя? Я не винила. Я хотела, чтобы ты был рядом со мной, а ты не мог этого сделать. Ты вообще избегал разговора и вел себя так, как будто ничего этого не было. Как будто для тебя это неважно.
Он быстро моргает, хмурит брови, тяжело сглатывает, но не произносит ни слова. Он знает, о чем я говорю.
Дождь усиливается, и Ноа дергает меня за запястье, затаскивая в сарай. Какое-то время мы оба молчим, потому что сарай хранит слишком много наших воспоминаний. В этом сарае Ноа поцеловал меня, когда мне было одиннадцать лет. В нем же спустя пять лет я лишилась с ним девственности. Сарай, в который я въехала на его машине, потому что мы не могли договориться, куда пойти ужинать. И в этом же сарае я рассказала ему о своей беременности.
Оглядываясь, я понимаю, что внутри этих деревянных стен ничего не изменилось. Но между нами все ощущается иначе. Со слезами на глазах я поворачиваюсь к мужу.
Ноа склоняет голову. Я вижу, как на него давит тяжесть каждого воспоминания, когда он меняет позу. Засунув руки в карманы брюк, он тихо вздыхает:
— Келли…
Лицо Ноа искажается, когда он скользит по мне взглядом. Словно муж так часто думал об этом моменте, что он занимал каждую минуту прошлого года. Вы можете сколько угодно избегать чего-то, но рано или поздно вам придется с этим разобраться. Реальности только и остается, что показать свое уродливое лицо, просочившись сквозь трещины.
Предвидя его слова, его оправдания, я прерывисто дышу, двигаясь вперед, чтобы разорвать этот порочный круг. Он прав. Нам нужно это сделать. Иначе в какой-то момент произойдет конфликт, и мы оба знаем, что ничего хорошего из этого не выйдет.
Ноа прижимает меня к себе, крепко удерживая руками, отказываясь отпускать. Все под контролем, как и его настроение.
— Отпусти меня, — умоляю я, чувствуя, как угасает моя решимость. Если он меня не отпустит, я не смогу заставить себя от него уйти. Вздохнув, я ощущаю, что таю от его прикосновений.
— Я не могу, — отвечает он, у него перехватывает дыхание. — Разве ты не видишь? Я не могу тебя отпустить.
По моим щекам текут слезы. Ноа обнимает меня за талию, прижимая еще ближе к себе.
— Возможно, тебе следует. Всем будет проще. — Как только я произношу эти слова, то жалею об этом.
— Разве мы этого не стоим? — спрашивает Ноа, глядя на меня умоляющим, разбитым взглядом. Его темные глаза отчаянно жаждут большего.
Я не отвечаю. Не потому, что не хочу, а потому, что больше не могу терпеть эту боль. Я могу справиться с душевной болью, но не с той, которую мы причиняем друг другу снова и снова. Я достигла предела. Знаю, любовь — это далеко не всегда счастливая пара, срущая радугой и цветами. Это еще и мокрые от слез подушки в три часа ночи. Это наблюдение за восходом солнца после бессонной ночи, когда вы орали во всю мощь своих легких. Это любовь, которая поселилась в твоем сердце и не требует ничего, кроме обещаний.
Это Ноа.
Это я.
Вот какое чувство прямо сейчас я наблюдаю в выражении его глаз, умоляющих меня бороться за большее. Он показывает мне, что чувства не ушли. Быстро и тихо вздохнув, Ноа прижимает ладонь к моей щеке.
— Не говори мне, что я должен уйти, — умоляет он, едва шевеля губами. — Не говори мне, что за наши отношения не стоит бороться.
Я медлю из-за его слов. Они проникают глубоко в душу, где начинают тлеть, и от этого я испытываю раздражение.
— Что нам делать? — Я отступаю от него, вышагивая по сараю и пытаясь контролировать себя, но так сильно нервничаю, что хочется кричать. Обхватив себя руками, я продолжаю плакать, присаживаясь на тюк сена, лежащий в другом конце сарая. — Я чувствую, что даже не знаю, кто ты… и кто я, — бормочу я, надеясь, что он услышит меня сквозь бурю. — Я больше не хочу быть такой. Я не хочу все время злиться.
— Мы и не должны быть такими. — Его голос звучит сломлено, и внешне он выглядит ничуть не лучше.
— Почему? Потому что ты вдруг решил, что пора присутствовать в нашем браке, а не ходить как привидение?
Ноа резко хмурится.
— Я не знаю, что еще ты хочешь, чтобы я тебе сказал, потому что ты не слышишь то, что я говорю.
Я смотрю на мужа. Он ударился головой? Может, я слишком сильно бросила этот дневник.
— О чем ты вообще?
Ноа поворачивается и смотрит на меня. На мгновение он позволяет мне увидеть, насколько действительно устал от всего этого. Насколько сильно он был подавлен тем, что, как он знает, уничтожило нас. Я хочу помочь ему и облегчить бремя. Хочу, чтобы он понял, что ему не придется справляться с этим в одиночку, даже несмотря на то что в последний год я справлялась с этим сама, без него.
Он хмурится и смотрит на меня так, будто хочет что-то сказать. Я жду. Ничего. Он сглатывает. Его взгляд напряженный, может быть, слишком пристальный.
— В этот раз ты действительно выслушаешь то, что я скажу?
Я киваю. Знаю, что это наш последний шанс, наша последняя возможность спастись от крушения поезда, которым были наши отношения. Опустив голову, Ноа переступает с ноги на ногу, чувствуя себя неловко.
— Те воспоминания, которые я прочитал… Они причиняют боль. Нет, они, черт возьми, выпотрошили меня, когда я узнал, как ты относишься ко мне и насколько одинокой себя чувствовала. Я заново пережил все, что случилось с Марой… — внезапно он замолкает, и когда я смотрю на него, то вижу, как он плачет. Беззвучные слезы, вызванные одним воспоминанием, которое мы оба пытаемся игнорировать, но не можем. Я подробно писала о смерти Мары, и, хотя Ноа был там, читать о ее смерти глазами матери — это совсем не то, что переживает отец. — Тогда я этого не видел, и я не думаю, что ты тоже не видела, но мой способ пережить это отличается от твоего. Я ее отец, Келли. Ее защитник. Я должен был быть тем парнем, который заботится о ней, но независимо от того, сколько денег я зарабатывал, как бы много я ни работал, я не мог вылечить ее от рака и не мог вернуть ее. Я не мог забрать твою или свою боль, поэтому просто избегал этого. И мне жаль, что я так поступал.
Я знала, что читать мои слова ему будет тяжело. Но, глядя сейчас в его лицо, полное агонии и разрушения, я понимала, что он не только прочитал мою версию ее смерти. Ему пришлось пережить ее заново.
— Прости, что бросила в тебя дневник. — Ноа вздрагивает от моих извинений. — Я не подумала об этом. Сделала это только потому, что больше так не могла.
— Нет, я рад, что ты это сделала. Мне больно, что ты чувствовала себя одиноко, хотя я был там. Ведь ты тоже все это пережила. Чертовски больно читать все это снова.
— Но ты не всегда там был, Ноа. — Он знает, что это правда. Все месяцы, что мы с Марой провели в больнице, борясь за ее жизнь, Ноа работал. Ему пришлось это делать, потому что один из нас должен был работать. Его не было рядом, когда дочь умоляла меня убрать ее боль или части тела, в которых она появлялась, когда я обнимала ее по ночам и умоляла Бога забрать ее, чтобы она больше не страдала. Но… он прочитал это. Все это, и по его лицу видно, что ему это было необходимо.
— Что я должен был делать? Бросить работу? Мы не смогли бы оплатить ее лечение или позаботиться о других наших детях. Знаю, ты думаешь, что я бросил тебя в тот момент, но я сделал единственное, что считал правильным, — поддержал свою семью деньгами. Ты не можешь обвинять меня в этом, как и я не могу обвинить тебя в том, что ты обвиняешь меня. Мы сделали это вместе. Я отстранился, но ты вела себя так, будто я виноват в том, что она умерла, потому что я не хотел вести ее к врачу.
