— Спасибо, — растроганно отозвался Игорь. Глаза его опять словно смеялись. — Так чего же ты боишься?
— А вдруг я тебе не понравлюсь? И ты не будешь счастлив! А я в этом буду виновата!
Язык не очень ее слушался, и стоять на ватных ногах стало тяжело, поэтому мощную поддержку его рук она приняла даже с благодарностью.
— Во дела! — удивленно воскликнул Игорь, крепко обнимая ее и чувствуя, как она вцепляется в его руки — не для того, чтобы оттолкнуть, как всегда, а чтобы не упасть. — Глоток шипучки — и через десять минут аут. Или ты прикидываешься пьяной?
— Я не пьяная! — возмутилась Ольга. — Просто я не ела ничего, а тут еще стрессы всякие… Пусти! Сейчас я умоюсь холодненькой водичкой — и все будет в поряд… Ой!
Игорь подхватил ее на руки и понес куда-то, тихо бормоча:
— Вот глупая… Боится она… Не понравится она… Уволится она… Ах ты глупая, хорошая моя, маленькая моя, солнышко мое, радость моя… ты даже представить не можешь, как я тебя люблю, пьяненькая моя, красавица моя, моя, моя, ни за что не отпущу…
Игорь еще что-то говорил, укладывая ее на кровать, и она опять испугалась, когда он принялся разувать и раздевать ее, но он пресек ее попытки сопротивления очень веским аргументом:
— Ты же не покажешься Чижику в таком виде? Спать, спать, спать… Проснешься — и пойдем к Чижику.
— Да, — со вздохом согласилась Ольга. — Придется проспаться. А ты будешь со мной спать?
— О господи, — бормотал Игорь, стаскивая с нее рубаху. — Даже и не надеялся услышать… Может, тебя все время шампанским поить надо?
— А оно дорогое? — спросила Ольга, безуспешно борясь со сном.
Она еще слышала, как Игорь смеялся и что-то говорил, еще чувствовала, как он ее целует и обнимает, и даже сама что-то пыталась сказать, но потом уже и не пыталась, потому как поняла, что уже спит. Наверняка это был сон, потому что она продолжала слышать его голос, видеть его глаза и ощущать его горячие губы и руки, но нисколько не боялась. А так не могло быть наяву, уж она-то знала… значит — сон… И когда проснулась, то сразу встретилась с ним взглядом, почувствовала его руки и услышала его голос.
— Ты мне так и не сказала, чего боишься, — шепнул Игорь и потерся носом о ее щеку.
Ольга старательно повспоминала, но никак не могла сосредоточиться, поскольку вдруг обнаружила, что не только он крепко обнимает ее, но и она сама совершенно бесстыдно обхватывает руками его талию.
— Ты голый, — обвиняющим тоном заявила Ольга, не придумав ничего другого.
— От такой слышу.
Игорь засмеялся и опять принялся целовать ее.
И тогда она тоже засмеялась, но на всякий случай спросила:
— Ты не передумал на мне жениться?
— Не протрезвела еще. — Игорь заглянул ей в глаза, счастливый и немножко шальной. — Как это я передумаю? Ты бы не передумала…
Она уткнулась носом ему в плечо и разрыдалась, выплакивая все свои страхи и обиды, смывая с души многолетние наслоения тоски, отчаяния и безнадежности, и она нисколько не боялась плакать при нем, потому что ей нечего было бояться. Ведь он тоже не боялся ее слез, и не сердился, и не делал вид, будто ничего не замечает… Он смотрел на нее улыбающимися глазами, вытирал ее мокрые щеки большими горячими ладонями и рассказывал, какая она необыкновенная, и как он ее любит, и как они будут жить-поживать и добра наживать, и как поедут в свадебное путешествие, например в Париж… Нет? Ну, в Грецию… И не в Грецию? Ну, куда она захочет — туда и поедут. Хорошо-хорошо, если она никуда не хочет — никуда и не поедут. Медовый месяц у них будет здесь. В ее квартире. И чтобы никого рядом, только они вдвоем… Ольга постепенно перестала плакать и испуганно вспомнила:
— А давно мы здесь? Как же там Чижик одна? Ой, давай собираться скорей, стыд какой, ребенка бросили…
— Вокруг Чижика целый хоровод. — Игорь не выпускал ее из рук. — Ничего с Чижиком не случится. Давай мы еще немножко здесь задержимся? И квартиру ты так и не посмотрела…
Посмотрев квартиру, Ольга еще немножко поплакала. Оттого, что у нее есть своя квартира, и потому, что всю жизнь она мечтала поселиться в своей квартире вместе с мамой, а своя квартира, оказывается, ей совсем не нужна… И еще потому, что это было совершенно новое для нее ощущение — не бояться плакать, не скрывать слез.
Наверное, Инга Максимовна все-таки права — Ольге понравилось плакать. Во всяком случае, она за всю свою прежнюю жизнь не плакала столько, сколько могла заплакать по самым вздорным поводам и вообще без повода в первые дни новой жизни.
В гостях у Галки, рассказывая о переменах в судьбе, Ольга поплакала скорее за компанию с Галкой — та ревела в три ручья и почему-то просила не забывать ее. На свадьбе слегка прослезилась потому, что Инга Максимовна приказала ей надеть фату, и потому, что на высоких каблуках было страшно ходить. Потом время от времени Ольга плакала из-за вечной войны между Шуркой и Сашей-маленьким — от огорчения; из-за того, что Шурка обстригла свои крашеные рыжие патлы и опять стала жгучей брюнеткой — на этот раз от радости; из-за того, что у Чижика оказался музыкальный слух, а Ольга не могла научить ее играть на пианино — сама не умела…
Да, признавалась она себе, ей нравится плакать. И не сам процесс, а поведение Игоря, присутствующего при этом. Когда она плакала, Игорь всегда очень вдумчиво расспрашивал о причине слез, заглядывал ей в глаза своими черными смеющимися глазами, заботливо вытирал ей нос первой подвернувшейся тряпкой — собственной майкой, шторой, банным халатом, — предлагал самые неожиданные методы утешения… И в конце концов Ольга начинала смеяться, и он смеялся. А когда она однажды спросила, почему Игорь не сердится из-за ее частых слез, он серьезно ответил:
— Ты просто не знаешь, до чего ты красивая, когда плачешь. На твоем месте любая баба ревела бы не переставая.
А когда она расплакалась, получив новый паспорт, в котором было написано «дочь — Серебряная Анна Игоревна», Игорь не утешал ее, не смешил и ни о чем не расспрашивал.
— Оленька, — сказал он, жалобно сморщившись. — Можно я тоже немножко поплачу?
— Нет! — испугалась Ольга. — Не надо, пожалуйста! А то я вообще никогда не остановлюсь!
— Ладно, не буду, — согласился Игорь, схватил с дивана какую-то тряпку и вытер глаза. — Фу, черт! Что это такое? Волосы какие-то…
— Вообще-то это Муськина постель, — сообщила Ольга, и все опять закончилось смехом.
Как ни странно, Анне тоже нравилась плачущая Ольга. Анна обожала утешать маму, то снисходительно объясняя, что никаких причин для слез нет, то свирепо обещая разобраться с обидчиками. Катерина Петровна по поводу Ольгиных плачей философски заметила: значит, клапан туго зажат был, вот раньше и не отревелась. А Инга Максимовна искренне считала, что Ольга слишком уж сдерживается. Любая баба ревет гораздо чаще да притом еще и орет. А тут — тишина, покой, порядочек… И все смеются.
