«Гениальность мистера Роберта Вейна как актера – общеизвестный факт, как и его многолетние близкие отношения с темпераментной очаровательной мисс Фелисией Лайл, чей успех в Голливуде совершенно несправедливо затмил на время собственную славу мистера Вейна.
Его Макбет был одновременно волнующим и грустным зрелищем, все равно что Левиафан[67], опутанный шелковой нитью. Макбет мистера Вейна глубокий, ловкий, коварный, вероятно, слишком тихий и незаметный, чтобы средний зритель мог его оценить по достоинству, тем более что оценить достижения этой прекрасной актерской работы было трудно оттого, что мистер Вейн, кажется, счел себя обязанным, по каким-то личным причинам, приглушить свой собственный талант, чтобы не затмить более скромные способности мисс Лайл. К сожалению, мисс Лайл предпочла ответить на эту галантную (и совершенно излишнюю) любезность такой игрой, которая, очевидно, была направлена на то, чтобы вытеснить мистера Вейна со сцены; ее напор разрушал тщательно продуманную сдержанность его Макбета. Она соблазняла, она бушевала, она жеманничала, она флиртовала.
Но леди Макбет – не Лисистрата[68] и необузданный гнев в голосе мисс Лайл не прозвучал с должной убедительностью, которая могла бы побудить мужчину пойти на преступление ради нее. В результате мы получили, увы, орла в лице мистера Вейна, которого держит в руках сексуально озабоченный воробышек. И то, что могло стать самой запоминающейся шекспировской постановкой последнего времени, натуралистичной и очень современной – с Макбетом, изображенным не чудовищем, а человеком сомневающимся, страдающим от чувства вины, отягощенным своими амбициями и желанием доставить удовольствие своей жене, другими словами, терзаемым неуверенностью в необходимости «подняться наверх» любой ценой – превратилось в секс-фарс с трагическими интонациями, в котором мисс Лайл бросает вызов Макбету, Шекспиру и всей пьесе и выигрывает нокаутом в пяти раундах – простите, актах».
Вейн медленно прочитал статью. Она показалась ему бесконечной; у него возникло странное чувство вины и страха, смешанное с удовольствием и восхищением. Пентекост верно понял, что он пытался сделать со своим Макбетом, и точно выявил все его просчеты. В рецензии не было ни слова, с которым Вейн не согласился бы, ни одной мысли, которая ему самому не приходила бы в голову.
Пентекост был чертовски умен и абсолютно точен – но Вейн ни в коем случае не поделился бы своим мнением с Лисией, которая с полными слез глазами лежала на кровати и теребила мокрый кружевной платочек, будто хотела разорвать его в клочья.
– Это все твой чертов протеже, – выговорила она наконец с холодным презрением. – Ты, черт возьми, хорошо подготовил его.
Вейн со вздохом отложил газету.
– Это личное мнение Пентекоста, – дипломатично заметил он. – Я не разделяю его, любовь моя, и не несу за него ответственность.
– Ах так? Это ты «открыл» этого проклятого прохвоста и привел его в театр. Ему не надо было быть гением, чтобы заметить, как ты обращаешься со мной. И я уверена, что вы оба достаточно часто и долго болтали наедине… Обо мне?
– Пентекост изучает театр. И он «интеллектуал», хоть я и не люблю это слово. Мы говорили о пьесах – старых и новых. Тебя мы не обсуждали.
– Так я и поверила тебе! – Она перевернулась на живот и уткнулась лицом в подушку. Вейн слышал шум уличного движения, который достиг своей максимальной силы – время, должно быть, приближалось к девяти. Он знал, что им обоим надо вставать и одеваться, но не чувствовал в себе сил сделать это.
В одном он был уверен: он не собирался отказываться от Гиллама Пентекоста только потому, что он не нравится Лисии. Парень был сообразительным, преданным, настоящей ходячей энциклопедией театра. В будущем ему, может быть, удастся убедить Пентекоста сказать что-нибудь приятное о Фелисии; во всяком случае у парня острый ум и оригинальный взгляд на вещи, какого Вейн уже давно не встречал, по крайней мере – осенило его вдруг – с тех пор, как он последний раз беседовал с Рэнди Бруксом в Лос-Анджелесе. Эта мысль ужаснула его, и он был рад, что Лисия, продолжавшая плакать, не могла видеть его лица.
– И где же ты пропадал вчера вечером? – простонала она сдавленным голосом.
– Ходил выпить с Филипом Чагрином. Я почувствовал, что не могу ему отказать.
– С Филипом? Не ври! Если бы он был здесь, он зашел бы ко мне в гримуборную.
– Ну он не захотел, извини. Вероятно, ему было стыдно после того, что произошло.
– Ты лжешь. Ты был с Пентекостом. Что, это новый Рэнди Брукс? – пожаловалась она.
Вейн почувствовал, будто его ударили между ног. Они никогда открыто не обсуждали Рэнди. Каждый из них понимал, что его имя стало для них табу.
– Рэнди Брукс? – спросил он, разыграв удивление. – Я не понимаю, о чем ты говоришь.
– Понимаешь, черт бы тебя побрал. Ты прекрасно помнишь, что было между вами в Калифорнии, и я это тоже знаю.
– Я тебя не понимаю. Мы с Рэнди были – и остаемся – друзьями.
Фелисия вскочила с постели, сбросила с себя ночную сорочку и встала перед ним, обнаженная, живое воплощение упрека.
– Посмотри на меня! – закричала она. – Что со мной случилось? – Она резко, с горечью засмеялась, так что Вейн испугался, как бы этот смех не услышала горничная и не вошла, чтобы поинтересоваться, в чем дело. – Нет, – поправила она себя, – что произошло с тобой? Как ты мог предпочесть Рэнди Брукса мне?
Она стояла неподвижно, слезы текли у нее по щекам, грудь вздымалась. Для некоторых женщин предстать перед кем-то обнаженными ничего не значило, но у Фелисии было сильно развито чувством стыдливости, которое не изменяло ей даже в минуты страсти. Вейн знал, что ее появление обнаженной перед ним было либо проявлением агрессивности, либо первым признаком приближающегося нервного срыва.
Он взглянул на нее холодным взглядом, будто ее нагота нисколько его не интересовала.
– Возьми себя в руки, – строго сказал он. – Что бы ты ни думала, меня совершенно не интересуют ни молодые люди, ни мужчины. Рэнди Брукс был и остается моим другом, талантом которого я восхищаюсь. Гиллам Пентекост – просто молодой человек, чьи способности, несмотря на эту разгромную рецензию, я высоко ценю. Я не настраивал его на подобную рецензию, и обязательно серьезно поговорю с ним об этом. Однако он имеет полное право на собственное мнение, и если честно говорить, мы с тобой выслушивали и более неприятные вещи о своей игре, и от более маститых критиков. А сейчас быстро надень халат.
Но Фелисия не тронулась с места.
