Когда Руфус вернулся из Швейцарии, Джина не решилась покинуть материнский дом. Было решено, что он каждый вечер станет заезжать за девушкой и увозить в нью-йоркский отель, где он остановился. Целых шесть недель они провели в разлуке, и когда снова занялись любовью в его номере, это было поистине прекрасно. Сейчас, аккуратно складывая теннисные принадлежности, Джина вздрогнула: кожу до сих пор покалывало от его нежных прикосновений. Господи, как же он ей нужен! Присев на кровать, она в который раз задумалась над тем, что ждет ее в Картрайт-хаусе. Примут ли ее? Пару дней назад Джина хотела спросить об этом Руфуса, но вовремя сдержалась, поняв, что в подобных делах он предпочитал брать все на себя.
Покончив с чемоданами, она собрала туалетные принадлежности. Лавандовое мыло дала ей мать. Сесилии этот запах напоминал собственную свадьбу на борту «Хартона», когда сестра Биллингтон подарила ей такое мыло. Никогда раньше она не говорила дочери о том давнем периоде своей жизни, а тут вдруг разразилась воспоминаниями:
— Представляешь, вокруг война, а тут такой подарок! Я даже понятия не имела, что существует такая роскошь. Обертку я сохранила. По-моему, она до сих пор лежит где-то среди старых вещей.
— Ты была очень бедной, мама?
— Как церковная мышь. — Сесилия вздохнула. — Но моя мачеха была куда хуже окружавшей меня нищеты и военной разрухи, это уж точно.
— Да, знаю, ее звали Маручча, — пробормотала Джина. — О, мамочка, какое счастье, что у меня есть ты! — воскликнула она в страстном порыве.
— Какой же я была наивной дурочкой! Да нет, просто идиоткой! Решила, что Ал Риццоли — само совершенство. И почему? Только потому, что он говорил по-английски!
Тут лицо Джины омрачилось. Одно упоминание имени отца наполнило ее глухой яростью.
— Я все для тебя сделаю, мама. Когда-нибудь у тебя будет собственная прислуга и мраморная ванна с золотыми ручками. Ты этого заслуживаешь. Ты у меня самая лучшая!
Вспомнив этот разговор, Джина тряхнула головой. Уж у Картрайтов-то наверняка золотые ручки в ванных комнатах…
Она приняла душ и вымыла свои длинные густые волосы. Сердце радостно подпрыгивало в груди. Не пройдет и двух часов, как Руфус усадит ее в свой новый «мустанг» — подарок матери на день рождения — и помчит в Картрайт-хаус!
Едва машина плавно въехала на подъездную дорожку, Джина затихла. Уроки архитектуры не пропали даром: она сразу распознала, что летняя резиденция построена в стиле эпохи короля Георга. Тенистая липовая аллея вела к главному входу, по ней прошуршал шинами сверкающий «мустанг».
Через минуту Джина рука об руку с Руфусом стояла во внушительном холле высотой в три этажа. Искоса бросив взгляд наверх, она увидела вместо потолка стеклянный купол.
Голос дворецкого Алека она помнила с тех пор, как впервые услышала его в телефонной трубке. Теперь Джина поняла, почему ему потребовалось так много времени, чтобы подозвать Руфуса к телефону: дворецкий вышел встретить их так степенно, словно был урожденным лордом.
— Добрый день, Алек, это мисс О'Коннор. — Руфус повернулся к Джине. — Алек в нашей семье так давно, что почти стал ее членом.
— Как поживаете, мисс О'Коннор? — вежливо справился дворецкий. — Кажется, однажды я имел удовольствие говорить с вами по телефону.
Потом он сопроводил молодых людей в библиотеку, где их уже поджидали Лючия и Теодор. По окончании представлений Теодор сообщил, что родители Руфуса присоединятся к ним несколько позже.
— Мы решили устроить традиционное английское чаепитие, — улыбнулся он. — Пшеничные лепешки, сандвичи с огурцом и все такое прочее. Теодор окинул Джину внимательным взглядом и добавил: — Одобряю твой вкус, мой мальчик. Мисс О'Коннор, безусловно, очень красива.
— Я знал, что она тебе понравится, дед. У нас с тобой одинаковый вкус.
— Мистер Картрайт, пожалуйста, называйте меня Джина, прошу вас.
— Хорошо, раз вы сами попросили. — Теодор снова улыбнулся. — Я предполагаю, что Джина — сокращенно от Джорджины. Это так?
Разговор перешел на Джима Дэйвиса, дирижера оркестра, который будет играть на балу. Недавно Джим проявил себя героем. Дело было так: Харрисоны закатили шикарную вечеринку. Танцплощадкой должен был служить бассейн, поверх которого был устроен настил. Внезапно настил резко осел, и несколько человек попадало в воду. Не раздумывая ни секунды, Джим Дэйвис вырубил электричество, оставив всех в полной темноте, но предотвратив тем самым неминуемую беду.
С трех сторон стен почти не было видно из-за высоких стеллажей со старинными книгами, тускло посверкивавшими золочеными переплетами. Зато на четвертой, обшитой деревянными панелями, висел прекрасный женский портрет.
— Это же Джон Сингер Сарджент! — радостно воскликнула Джина, импульсивно вскочив с места. — Какая прелесть! Действительно, он великий мастер накладывать почти невидимые мазки. Виртуоз!
Тут же рядом оказался Руфус.
— Это Агнес Вилльямс Картрайт, моя прабабушка.
— Сарджент написал портрет моей матери в 1909 году, — с гордостью произнес Теодор. — Одна из его последних работ, знаете ли.
Разглядывая портрет, молодые люди повернулись спиной к старшим Картрайтам. Теодор и Лючия, воспользовавшись этим обстоятельством, обменялись понимающими взглядами. «Умненькая девочка, очень умненькая. Однако будем по-прежнему держаться разработанной стратегии, а там посмотрим».
В соответствии с этой самой стратегией во время ужина, накрытого на двадцать персон, с Джиной обращались как с почетным гостем. Невестка Теодора всегда садилась от него по правую руку, но сейчас это место было предоставлено Джине. Рядом сидел профессор Прескотт, с которым Джина быстро разговорилась. Нашлись общие темы — например, о том, что в Белом доме появился наконец президент-интеллектуал, у которого хватило ума пригласить на аудиенцию Роберта Фроста, прочитавшего стихотворение, посвященное церемонии инаугурации.
Задавшись целью испытать, как Джина станет выкручиваться из неловкого положения, Теодор заявил:
— Кеннеди строит из себя ревностного католика, однако ни для кого не секрет, что он частенько флиртует с женщинами.
— Президент очень обаятелен, даже красив. Люди просто завидуют его внешности, умению вести себя, отсюда и сплетни вокруг его имени, — серьезным тоном отозвалась Джина. Скромно опустив глаза, она добавила: — Руфус очень похож на него. Поэтому он и стал моим героем.
«Да, тут девица ошиблась, — подумала Лючия. — Во-первых, Теодор терпеть не мог нового президента, а во-вторых, ей не следовало так открыто говорить о своих чувствах. Да что с нее взять — с дочери портнихи?» Поручение мужа Лючия выполнила с блеском, все разузнала об этой особе. Теперь ясно как Божий день: Джина О'Коннор — никто, пустое место. И таковой останется навсегда.
