Первое время к палате дочери приезжал и Саид, но в отличие от Адама зайти к ней он так и не решился. Молча шейх Аль-Наджах наблюдал за эмиром и украдкой бросал взгляд на лицо Энни, поражаясь её сходству с Алией, а затем сразу уезжал.
Энни очнулась окончательно спустя лишь три дня нахождения в больничных стенах. К тому времени ссадины и ушибы на теле значительно уменьшились, а организм смог восстановить свои силы. Но взгляд её не изменился. Он оставался совершенно потерянным и глубоко несчастным.
С каждым новым днём здоровье девушки становилось всё лучше: боль отступила, раны затянулись, она могла сама есть, пить и спокойно передвигаться в пределах палаты и даже больницы. Вот только Энни по-прежнему молчала, словно жизнь, вернувшаяся в её тело, забыла заглянуть в душу.
Адам заполнил палату любимой самыми красивыми и ароматными цветами, каждый день старался порадовать её чем-то вкусным и необычным. Он часами сидел рядом и просто говорил обо всём: то вспоминая детство, то описывая красоту очередного рассвета над океаном. Но Энни молчала, ни разу не улыбнувшись, ни разу даже лёгким кивком не удосужив Адама вниманием. Она была не с ним. Её сердце было далеко.
Адам смотрел на свою Энни и не видел в ней больше той девочки, что готова была спорить с ним часами, подкалывать его, которая умела видеть прекрасное в мелочах. Той неугомонной, отважной, дерзкой Энни больше не было. Эмир добился того, чего так хотел поначалу: Энни стала покорной и молчаливой.
Ни минуты не проходило, чтобы не вспоминал Адам слова Зухарии о том, что ничего не сможет он изменить, пока не отпустит от себя Энн. А потому ничего не оставалось ему, как отступить.
— Скажи мне! Да просто дай знак, чтобы я понял! — в один из дней не сдержался эмир и, обхватив девушку за плечи, пристально посмотрел в её потухшие глаза. — Если без меня тебе будет лучше, если чувства мои для тебя пустой звук, я отпущу!
И Энни кивнула. Впервые за долгие дни её глаза заблестели, но, увы, не от радости. Сияющие капельки слёз нарисовали на девичьих щеках тонкие извилистые дорожки, разрывая на мелкие кусочки и без того измученное сердце Адама.
Сквозь невыносимую боль он всё же отпустил Энн, посадив в свой самолёт и прямым рейсом отправив в Исландию.
33. Милый дом
Исландия
Энн
Шасси самолёта коснулись промёрзшей земли Исландии поздним вечером.
Небольшой аэропорт. Прохладный воздух. И как всегда, моросящий дождь. Энни стояла у входа, ожидая, когда подъедет за ней машина такси. Натягивая рукава толстовки всё ниже и ниже, чтобы прикрыть озябшие пальцы, девчонка никак мне могла согреться. Энни уже и забыла, насколько суровой и непредсказуемой бывает погода в Исландии.
Внутри бушевал ураган. Неописуемая радость и трепетное предвкушение встречи с семьёй сменялось необъяснимым волнением, порой превращающимся в самый настоящий страх. Энни провела в Дезирии больше месяца. Всё это время ни мать, ни отец, ни один из братьев не знали, где её искать. Отъезд Энни стал неожиданностью даже для неё само́й, а навалившиеся в то непростое время переживания, связанные с похищением Хинрика, пожаром и побоями отца, не позволили девушке хоть кого-то предупредить о поездке. Оттого неудивительно, что в её сердце закрадывались опасения: как пережила пропажу дочери Арна, сможет ли сдержать свой гнев Ларус, не будут ли обижаться и сердиться братья. Но все эти страхи блёкли, да почти испарялись от одного лишь воспоминания, что совсем недавно, лёжа на полу в тёмном шатре монстра, она и вовсе не надеялась вернуться домой.
Такси остановилось возле дома Ларуса Хаканссона ближе к ночи. Разумеется, о возвращении Энни никто не знал и даже уже не верил, что её смогут найти. Робкими шагами приблизившись к входной двери, несколько мучительных минут Энни не могла набраться решимости постучать...
Первым на пороге отчего дома её встретил Петер. Мальчишка, как большой, с серьёзным видом открыл дверь и оцепенел, не в силах поверить в возвращение сестры. Но вскоре его немое молчание сменилось звонкими криками «Энни» и неудержимыми слезами. На возгласы Петера следом выбежали остальные. Шок. Неверие. И, наконец, тёплые объятия и родные неподдельные улыбки.
И пусть Хинрик, как обычно, ворчал, Арна едва успевала смахивать слёзы, а Петер и Оскар с порога принялись осыпать вопросами, Энни впервые за долгое время ощутила себя счастливой. Не в силах вымолвить и слова, она старалась вдоволь насмотреться на родных и любимых.
Эта ночь в доме Ларуса оказалась, пожалуй, самой шумной и бессонной за долгие годы: радостный смех сменялся безутешными слезами , слёзы — беспрестанными вопросами, а вопросы — бесконечными рассказами...
— Ты видела шейха? Ого, не может быть! — восклицал Петер.
— А на верблюде ездила? — не отставал Оскар. — Сколько у него горбов?
— Доченька, милая, этот Адам Ваха правда тебя не обижал? Посмотри на меня, родная!
— Это всё из-за меня, да? — Хинрик был немногословен, но его волнение за сестру не было притворным, а чувство вины бесспорно мучительно грызло парня. — Прости! Прости меня, Энни, за всё!
Безмолвие, которое Энни не в силах была побороть в Наджахе, в окружении близких людей растаяло без следа. Да и как можно было молчать, глядя в самые любимые глаза братьев и матери, слыша их родные голоса...
Вот только одного голоса не хватало. Где был Ларус Хаканссон и почему не вышел он к дочери, Энни понять не могла. Несколько раз она пыталась спросить об отце у Арны и Петера, но те отводили глаза и, взглядом указывая на Оскара, просили повременить с объяснениями. И Энни ждала...
Только утром следующего дня, когда девушка прибежала помочь матери с завтраком, та призналась, что Ларус уже несколько недель находился в больнице.
В тот день, когда Хинрик вместе со Странником был вынуждены вернуться домой, Ларус, спеша в гневном раздрае к сыну, не посмотрел под ноги и, споткнувшись о валявшийся на полу конструктор Оскара, кубарем упал с лестницы. Сложная операция и недели реабилитации в лучшей клинике Рейкьявика оставляли надежду, что когда-нибудь к отцу Энни вернётся способность ходить, а пока... Пока Ларус больше напоминал растение.
Целый месяц Энни провела в деревне, в окружении самых близких людей. Каждое утро начиналось с поездки верхом на Страннике к обрыву, а каждый вечер завершался тёплыми объятиями и добрыми словами.
Энни дышала полной грудью, постепенно оживая и становясь прежней. Всё чаще она улыбалась, всё реже, закрывая глаза, видела перед собой похитившего ее монстра. Кошмары, мучавшие её по ночам, постепенно угасали, а не смену им приходили сны, наполненные сокровенным смыслом и робкими мечтами. Но даже тогда, когда эмоции от встречи с семьёй улеглись, а немыслимое количество слёз давно пролито, Энни никак не могла почувствовать себя на своём месте. И вроде тот же ветер развевал её непослушные волосы, те же волны разбивались о скалистый берег, а рядом были люди, беззаветно любящие и любимые, но там, где когда-то билось сердце, все равно оставалась пустота.
Навалившись лбом на прохладное стекло, Энни смотрела в окно такси, что минут двадцать неспешно увозило её от деревни в сторону квартиры в Рейкьявике. Уже завтра начинались первые лекции в университете, а значит задерживаться дома было нельзя, как бы сильно не хотелось остаться.
— Энни! Энни! Энни! — никак не могла угомониться Хилдер, обнимая подругу и чмокая ту везде, где только можно. — Господи, Энни! Ты не представляешь, как я тебе рада!
— Хил! Ты меня задушишь!
В отличие от Энни Хилдер всё лето прожила в Рейкьявике. Сначала она каждый день ожидала возвращения Энни, а потом, чтобы не сходить с ума от одиночества, устроилась в местный супермаркет на работу и уже просто не могла выбраться к подруге в деревню, когда та нашлась. Конечно, девчонки часами болтали по телефону.
В первые дни Хилдер злилась и никак не могла поверить в произошедшее. Но со временем, когда эмоции немного стихли, девчонки вновь смогли вернуться к привычному общению. Но увиделись они за целое лето впервые...
