Ознакомительная версия.
Та обрадовалась так, словно Полина сделала лично ей большой подарок.
– Неужели? – воскликнула она. – Ах, девочка, какая умница! Прекрасные у нас олонхо, правда ведь?
Они немного поболтали про олонхо, притом не менее увлеченно, чем про серебряные украшения, но потом Антонина взглянула на часы и спросила:
– Так что же вам спеть?
– Про лошадей у вас есть? – поинтересовалась Глюк. – А то у нас, знаете, акция тематическая.
– Есть, – кивнула Антонина. – Лошадь для якута – существо почти магическое.
Неизвестно, про лошадей ли она пела – кто бы это понял? – но каждый звук ее песни так и дышал мощным магнетизмом, это точно.
Она встала посередине зала и начала петь – без всякого музыкального сопровождения, а капелла. Впрочем, трудно было представить инструмент, который мог бы сопровождать такое пение…
Сначала Антонина пела тихо, почти неслышно, но с каждой следующей нотой звук нарастал, вихрился, наливался силой, метался, успокаивался, вновь взлетал под какие-то неведомые небеса – наверное, под те самые, восьмислойные, огненно-белые…
Полина сидела на полу, открыв рот, и чувствовала, что голова у нее кружится в ритме этих звуков, а сознание не то что отключается, но словно бы подчиняется им, следует по той дороге, на которую властно зовет Антонинин голос.
– О-ох!.. – пробормотала Полина, когда певица замолчала. – Ну и ну! Это у вас все так поют? – уточнила она.
– Конечно, не все, – пожала плечами Антонина – как показалось, обиженно.
– Извините, – спохватилась Полина, – я совсем не хотела вас обидеть, просто…
– Мама нисколько не обиделась, – услышала она у себя за спиной и быстро обернулась. – Таких, как она, во всем мире больше нет, и она это прекрасно знает. На что же ей обижаться?
Мужчина, произнесший эти слова, вошел в зал незаметно. То ли походка у него была такая бесшумная, то ли просто Полина заслушалась пением.
– Платон! – обрадованно произнесла Антонина и представила вошедшего: – А это мой сын, Платон Федотович.
– То бабушка, то сын! – фыркнула Глюк. – Когда же сам мальчиш-то явится?
– Федя у нас ранимый, – объяснила Антонина.
– А мы тут что, из пушек палим? – удивилась Глюк. – Кто его тут ранить собирается?
– Он завтра обязательно придет, – пообещала Антонина, как будто кто-то умолял ее прислать ранимого мальчика поскорее. – Платончик, я зря беспокоилась, – обратилась она к сыну. – Прекрасные ребята, Феденьке с ними будет хорошо. А эта рыженькая девочка вообще якутским эпосом увлекается! Представляешь, какая прелесть?
– Это вы прелесть? – Платон обратил взгляд на Полину.
– Скорее якутский эпос, – хмыкнула она.
Ей почему-то стало не по себе под внимательным взглядом его раскосых глаз. Его лицо – широкое, словно из камня высеченное и вместе с тем какое-то мускулистое – казалось непроницаемым, а черное кашемировое пальто придавало ему сходство с каменной статуей.
«С богатырем, – вдруг вспомнила Полина. – У которого лик грозен и нрав крутой!»
И как только она об этом подумала, Платон Федотович немедленно ее заинтересовал. Все-таки якутский эпос оказывал на нее просто-таки мистическое воздействие. Все, что попадало в его поле, тут же начинало будоражить ее воображение!
– Первый раз вижу девушку, которая увлекалась бы олонхо, – сказал Платон Федотович. – Да еще московскую, да еще такую молоденькую. Вы меня просто заинтриговали.
По интонациям его голоса – вернее, по полному отсутствию интонаций – так же трудно было поверить, чтобы его что-то могло заинтриговать, как и по его мускулисто-каменному лицу. Но, наверное, именно такое сочетание непроницаемости вида с живостью слов и составляло его особенный, тяжеловатый шарм. В том, что шарм имеется, сомневаться не приходилось. Даже Полина, не слишком разбиравшаяся в мужском шарме, сразу его почувствовала.
– Я бы мог рассказать вам много интересного, – сказал Платон Федотович, по-прежнему глядя на Полину этим непроницаемым взглядом. – Я когда-то тоже увлекался такими вещами. Потом, правда, занялся вещами более практическими, но интерес остался. Если хотите, мы можем продолжить этот разговор. Ближайшие два часа у меня свободны, – не меняя интонаций, предложил он и обернулся к Антонине: – Мама, ты все тут кончила?
– Тут – да, но у меня еще одна встреча.
– Мы же собирались пообедать, – сказал он.
– Ну, Платончик, обедай без меня, – пожала плечами Антонина. – Я встречаюсь в «Национале» с немецким продюсером, это важнее.
– Крутые, как яйца, – тихо хихикнула Глюк прямо Полине в ухо. – Это чтоб мы ихнего мальчика не обижали! Пускай бы лучше фуршет забашляли, чем задаром понтоваться.
– Ты съезди вот с Полиночкой, – сказала Антонина. – Про олонхо поговорите, про выставку эту…
– Про ранимого мальчика, – подсказала Глюк и незаметно ткнула Полину локтем в бок: не вздумай, мол, отказаться!
– Вы составите мне компанию? – спросил Платон.
– Смотря для чего, – откликнулась Полина, так же незаметно отпихивая Глюков локоть.
Еще не хватало прилагать какие-то сомнительные усилия для оплаты фуршетной жратвы!
– Для обеда, – спокойно ответил он. – Для разговора.
– Смотря где, – тем же нахальным тоном заявила Полина.
Может, он ее на съемную квартиру приглашает, кто их знает, этих якутских богатырей!
– Место пристойное, – невозмутимо заметил он. – Интим там не предлагают.
– Платон, как ты разговариваешь! – воскликнула Антонина. – Приличная девочка, сразу видно, а ты… Он шутит, Полиночка, – объяснила она таким тоном, как будто Полина была близка не к здоровому смеху, а к обмороку. – Он солидный человек, женатый…
– …в отцы мне годится, – добавила Полина. – Ладно, Платон Федотович, поехали кушать, мерси, я не против. И правда, про олонхо что-нибудь новенькое расскажете, не в Ленинку же мне за информацией тащиться.
– Вот и хорошо! – почему-то обрадовалась Антонина. – Платон, ты поговори там c Полиночкой насчет Феди…
Видимо, именно эти последние слова и объясняли ее стремление организовать совместную трапезу сына с художницей. А Полина, по правде говоря, нисколько такому стремлению не удивилась. И, кстати, тут же представила себе внучка Феденьку так отчетливо, как будто играла с ним в одной песочнице.
Полина с самого детства знала, что почему-то вызывает у заботливых мамаш и бабушек вроде Антонины странное желание: навязать ей своих сыночков и внучков, причем непременно сопливых, вечно кем-то обиженных и беззащитных. Можно подумать, она была чемпионом мира по боксу! Правда, обижать ее и в самом деле мало кто решался с тех самых пор, как она стала появляться где бы то ни было без мамы – хоть в той же дворовой песочнице, например. Обижать ее было себе дороже: легко можно было схлопотать лопаткой по лбу. И, видимо, это сразу чувствовали в ней мамаши, которые и советовали своим мальчикам, приводя их в садик:
Ознакомительная версия.
