Ознакомительная версия.
Почему-то вспомнился вдруг дурацкий полудетский треп: «Повзрослею, остепенюсь, заведу жену. Да вот хоть бы и тебя!» Как отчаянно вышучивала она его когда-то, как боялась, что он произнесет эти слова всерьез. И вдруг теперь, после стольких лет, когда все надежды хоть на минуту почувствовать себя обыкновенной женщиной, все невольные мечты о доме и семье, мечты, за которые бывало так мучительно стыдно, когда все это задвинуто в дальний угол, заставлено какими-то другими целями и устремлениями, почти забыто…
— Так как же? — настойчиво повторил он.
Лика почувствовала, как сильные руки крепче прижимают ее, как играют под футболкой крепкие мускулы поджарого тела. Дыхание сбилось и подкашивающей волной ударило по глазам. Уже не думая ни о чем, не понимая, что делает, она обхватила его руками, оплела, вцепилась изо всех сил. Вплелась пальцами в мягкие пшеничные волосы, прижалась к его горячей груди, ощутив, как грохочет, ударяясь о ее ребра, его сердце. Губы коснулись ее виска, щеки и, наконец, нашли рот, прижались жадно, жарко, неотвратимо. И она откинулась назад, исступленно подставляя под его поцелуи шею и плечи. Он что-то шептал, неразборчивое. Радость моя? Люблю?.. А медово-желтая сладкая луна все выше взбиралась по потемневшему небу.
Вдруг что-то больно вонзилось Лике между лопаток. Она дернулась, вскрикнула, обернулась. Андрей от неожиданности разжал руки, и она, потеряв равновесие, едва не рухнула с перил вниз, в темноту. Он все-таки успел подхватить ее, и Лика соскочила с балюстрады на пол.
Она провела рукой по саднившей спине. В испачканных кровью пальцах осталась пластиковая пуля из детского ружья. Конец пули был грубо обструган ножом. Видно было, что кто-то неумело и старательно обтачивал ее, пытаясь заострить.
— Что это?
Андрей не успел ответить, как из пышных кустов жасмина под домом раздался отчаянный гадкий хохот, и на дорожку выскочил Артур в испачканной землей голубой пижаме:
— Я самый меткий в мире стрелок! Хо-хо! — заверещал он, молотя кулаками по груди.
— Ну, с меня, пожалуй, хватит! — прошипела Лика и решительно направилась к ведущей в сад лестнице.
Добравшись до беснующегося на дорожке мальчишки, она ухватила его за ухо и поволокла к дому. Артур, кажется, не привык к подобному обращению. В первые минуты он до того опешил, что даже не выказывал сопротивления, лишь испуганно сопел. Однако вскоре самообладание к нему вернулось, и бесеныш заорал что есть мочи:
— Пусти меня, пусти, идиотка! Жопа! Сволочь!
Он принялся яростно отбиваться, упираться, попытался укусить Лику за руку и тут же получил звонкую затрещину. Наклонившись, Лика схватила извивающегося мальчишку поперек живота, оторвала его от земли и несколько раз шлепнула, чувствуя небывалое удовлетворение.
— Ааа, она дерется, дерется! — заголосил Артур.
На дорожке появился Андрей. Лика успела увидеть лишь его сдвинутые брови, кипевшие гневом глаза. Она на секунду даже испугалась — казалось, мальчишке сейчас достанется по-настоящему. Но Андрей неожиданно выхватил сына из ее рук и прижал к себе. Почувствовав, что находится под защитой, маленький монстр тут же уцепился руками за отцовскую шею, привалился к его плечу, ненатурально всхлипывая.
— Ты что, охренела? — взревел Андрей. — Бить ребенка…
Лика возмущенно вскинула брови:
— По-моему, это ты охренел. Ты и твой мелкий мерзавец! Тебе никто не говорил, что детей надо воспитывать?
— У тебя, конечно, огромный опыт в этом вопросе, — парировал Андрей. — Заведи своих детей и воспитывай по своему усмотрению!
На мгновение у Лики перехватило дыхание. Такое бывало с ней когда-то на занятиях по самбо, когда противнику удавалось нанести удар в солнечное сплетение. Резкая ослепляющая боль и невозможность вдохнуть. Мгновенный животный ужас и наступающая вслед за ним слабость.
Она отступила на шаг, машинально вскинула руку к лицу, будто защищаясь. Артур, продолжая реветь, не преминул обернуться к ней и показать язык. И Лика постаралась справиться с собой, выговорила помертвевшими губами:
— Пожалуй, после общения с твоим сыном я на детей никогда не решусь. А то еще, не дай бог, они получатся похожими на него.
Она увидела, как задергалось, задрожало лицо Андрея, и испытала короткую мстительную радость — ей удалось вломить ему, сделать так же больно, как он, может, и не желая того, сделал ей.
Со ступенек, кряхтя и охая, спускалась полная негритянка. Она приняла из рук Андрея ребенка, приговаривая что-то ласковое, успокаивающее, и, обхватив его лоснящимися черными ручищами, понесла в дом.
— Пусть она уезжает, пусть проваливает! — заорал Артур, перегнувшись через плечо няньки. — Я не хочу с ней! Ведьма! Ведьма!
— Андрей, ты что, серьезно считаешь, что этого маленького гаденыша надо было по головке погладить за то, что он воткнул мне в спину стрелу? — воскликнула Лика. — А если б он мне в глаз попал?
— Ему надо было объяснить. Он же маленький, он не понимает… А тебе… Знаешь, тебе действительно лучше уехать, — прищурившись, процедил Андрей.
Ах, вот значит как! Вот чем все закончилось. Господи, неужели она никогда не уяснит себе раз и навсегда, что верить его словам можно не больше, чем горячим новостям в желтых газетенках?
— Ааа, ты опять пошел на попятный, — оскалилась она. — В прошлый раз хотя бы до утра подождал!
— Да, если хочешь… Я беру свои слова обратно, — голос его звучал хрипло, резко. — Я как-то подзабыл, с кем имею дело. Что у тебя прекрасный талант — не видеть вокруг никого, кроме себя. Я готов был мириться с этим, когда дело касалось только меня. Но пригласить тебя в свой дом, в дом, где живет мой сын…
От возмущения Лика даже задохнулась:
— Это меня?.. Меня ты обвиняешь в эгоизме? — с нервным смешком бросила она. — Да ты вечно поступал так, как тебе удобно, появлялся и исчезал, когда тебе вздумается. Тебе ни разу даже в голову не пришло спросить, как я к этому отнесусь…
— Да ну! — глумливо осклабился Андрей. — Может быть, это я наутро объявил тебе, что уезжаю в Афганистан? Не удосужившись даже спросить твоего мнения…
— Ты, если помнишь, наутро заявил мне, что женат! И ни разу, ни одного раза не попробовал меня удержать! — срываясь на крик, сжала руки в кулаки Лика. — Если бы ты только захотел… Ты не оставлял мне выбора. Мне приходилось самой принимать решение. Или ты ждал, что я буду умолять, плакать, унижаться?
— Вот в этом ты вся, — остервенело бросил он. — Считаться с кем-то, думать о чувствах других, проявлять сочувствие — это для тебя унижение. Конечно, зачем? Куда проще объявить всех вокруг бесчеловечными скотами. Тогда уж точно не придется ни о ком думать, можно со спокойной душой идти по головам…
Ознакомительная версия.
