— Что заставляет его так думать?
— Он сказал, что узнал твою машину и тебя на дороге, ты якобы ехала из Ред-Хилла.
Она лишь не ожидала, что это окажется настолько близкий к ней человек. Салли закрыла глаза.
— О, Дэн, это правда…
Наступила долгая, долгая тишина. Когда Салли открыла глаза, ее муж все еще находился в комнате, стоял, не сняв пальто, и смотрел на нее. И в глазах у него читалась такая боль, словно он был отцом и вдруг увидел своего ребенка убитым. А потом он неожиданно упал перед Салли на колени и прижал ее руки к своему лицу.
— Господи, милая моя…
В конце концов, она заговорила. Ей казалось, что ее голос звучит откуда-то издалека.
— В тот день, когда приехала Аманда, — начала Салли, — и рассказала мне то, во что ты отказывался верить, но теперь поверишь…
Ей показалось, что прошло несколько часов, прежде чем она добралась до конца.
— Если бы ты был здесь с Амандой, ты бы не сомневался. Поверь мне, Дэн! И если бы ты слышал Тину и видел, понимаешь, видел, что она мне показала…
Когда Дэн поднял голову, Салли на мгновение показалось, что он постарел. Он смотрел куда-то в пустоту — вся его вера, доверие исчезли. О, она знает!
— Это правда, Дэн! Тина сама мне сказала. Я ее не принуждала. И ее рассказ полностью совпал с тем, что говорила о себе Аманда. Только ей тогда было двенадцать, а Тине — пять.
— Как такое возможно? — закричал Дэн. — Как? Пятилетний ребенок!
— Да, — повторила Салли, — та же самая история, серебряная карусель… кто, особенно ребенок, не будет очарован? Плата за молчание, средство запугивания. Вот как это было.
— И он это отрицал?
— Он пытался, но понял, что я приперла его к стенке. Тогда он сделал последнюю попытку. Он собирался обвинить тебя.
— Сказать, что я… мог обидеть Тину?
— Да, и тогда я начала все там крушить. Я схватила револьвер… он чистил все металлические вещи. Оружие оказалось заряжено.
Ей нестерпимо было видеть Дэна в таком состоянии. Она никогда не видела, чтобы он плакал. «Что станет с ним и с нашими девочками, когда меня с ними разлучат? Потому что теперь, когда Йен знает, это случится. Если не завтра, то на следующей неделе или через месяц».
Но, плача сама, она пробормотала:
— Доктор Лайл сказала, что Тина оправится. Только пусть она ездит к ней на сеансы. Я уверена, что Хэппи поможет тебе с детьми. И моя мать приедет на время.
— О чем ты говоришь? — в ужасе прошептал Дэн. — Ты никуда не денешься! О чем ты?
— Дорогой, ты знаешь, что со мной будет. Я же убила человека!
— С тобой ничего не случится. Клянусь, я этого не допущу!
— От тебя ничего не зависит. Если знает Йен, скоро узнают и другие.
— Йен не скажет. Прошло уже два месяца. Если бы он хотел, он бы уже это сделал.
Но она не верила и сомневалась, что Дэн сам в это верит.
— И ты держала все это в себе с Рождества… почему ты… я не представляю, как ты жила с этим… ты железная…
Поздно ночью, лежа в постели без сна, Дэн сказал:
— Ты ни в чем не станешь признаваться. Я тебе не позволю.
— Ты же знаешь, мне придется. До этого дойдет. И лучше я сделаю добровольное признание, чем меня заставят.
— Нет!
— Дэн, прошу тебя… Мне не поможет, если ты станешь так выходить из себя.
— Хорошо, я успокоюсь. Позволь мне воззвать к тебе ради Тины. Мы оба согласны, что ей будет трудно жить с клеймом жертвы. Она будет здесь расти, и почему каждый ребенок в школе должен знать, что с ней случилось? Если бы он… не могу произнести его имя… был жив, другое дело. Мы бы передали его в руки правосудия, и гори оно все огнем. Самое большее, что я могу сделать сейчас, — пойти на кладбище и проклясть его. Самое лучшее, что мы можем сделать для Тины, — это не поднимать шума. Мы оба согласны с этим.
— Мне не придется ничего говорить о ней или Оливере. Я просто скажу, что поехала поговорить с ним об Аманде, попытаться помирить их, а револьвер выстрелил случайно…
— Да кто поверит, что ты поехала в такую погоду, вечером, одна, чтобы просто поговорить об Аманде? Это вполне могло подождать до следующего дня.
— Пусть верят или не верят, но я больше не могу так жить. Слишком тяжелая ноша. Куда бы я ни пошла, мне кажется, что на меня или показывают пальцами или думают: «Она убила человека».
Он погладил ее по голове.
— Это все твоя совесть, твоя неподкупная совесть. Спроси у нее, что будет с Тиной и Сюзанной, если ты сознаешься?
Обессиленная Салли прошептала:
— Больше не могу. Поговорим завтра. Может, мне удастся немного поспать.
— Хорошо, только обещай, что ничего не станешь предпринимать в одиночку.
— Обещаю.
— Потому что, если ты не пообещаешь, я не выйду из дома. Не поеду на работу. Не выпущу тебя из поля зрения.
— Обещаю, — повторила Салли. — А теперь дай мне поспать.
— Я ударил тебя, Йен, и пришел извиниться, потому что ты был прав. Это сделала Салли.
Тугой воротничок и галстук душили его. Дэн рванул их, галстук полетел на пол.
Йен встал, поднял его, потом прошел к бару и налил Дэну бренди.
— Вот, возьми, тебе это необходимо. Ты смертельно бледен.
— Я не спал. Зато поспала она, впервые за много недель. Не знаю, как я мог не замечать ее страданий. Я так ее люблю!.. — И Дэн отвернулся, скрывая слезы.
— Сядь, успокойся.
— Она собирается пойти в полицию. Я ее не пускаю, но она все равно это сделает. «Совесть», — говорит она. Но это был несчастный случай!
— Спокойно, спокойно, выпей еще. И расскажи мне, что же все-таки случилось.
— Несчастный случай может произойти с кем угодно. Не так ли?
— Я еще раз спрашиваю: что там было?
— Она поехала поговорить о делах. Помирить Оливера с Амандой. Он чистил оружие… и когда она взяла револьвер, он выстрелил.
— Это неправда, — сказал Йен.
— Это правда.
— Нет. Но я не могу заставить тебя говорить.
Какое-то время они сидели молча, неподвижно, пристально глядя друг на друга.
— Салли психически здорова, — произнес Йен. — Так что же там случилось?
— Я не могу тебе сказать.
Разве они не договорились защитить Тину? Перед мысленным взором Дэна встала картинка: маленькая Тина, черные косички, красные ленточки, штанишки с оборочками мелькают под юбкой, — жертва сексуального домогательства…
— Я бы хотел воскресить его и разорвать на куски вот этими руками! — закричал он в порыве ненависти и отчаяния.
Йен перегнулся через стол, словно хотел броситься на Дэна.
— Раз уж мы говорим о моем отце, я имею право знать. Расскажи мне.
И тогда Дэн рассказал. Когда он закончил, воцарилось долгое молчание, на протяжении которого Дэн старался не смотреть на кузена, сосредоточив свой взгляд на черных блестящих ботинках Йена. Дэн не удивился бы, если б Йен вскочил, стал все отрицать. Он даже ожидал этого.
