– Понимаю, – серьезно сказал Дитер. – Поверь мне, София, что понимаю. И очень, очень сожалею.
– Ты сожалеешь?
– Да. У нас были такие мечты, но все обернулось не так, как мы ожидали. А теперь уже никогда так не будет…
София пристально посмотрела на него. Она не совсем понимала, что он имеет в виду.
– Хочешь что-нибудь выпить? – предложила она. – Не думаю, что это будет нечто восхитительное. Разве только чай из листьев смородины, но…
– Спасибо, хочу.
Катрин шумно отодвинула стул.
– Извините.
– Куда ты идешь? – спросила София.
– Наверх. В мою комнату. – Она ушла, не сказав ни слова Дитеру.
– У нее очень много уроков, – сказала София, пытаясь извиниться за сестру, но Катрин оставила всю свою груду учебников на столе. Дитер печально улыбнулся:
– Не беспокойся, София. Я привык к этому. Уверен, что нас все принимают за монстров.
– Ничего удивительного, если принять во внимание, что вы с нами сделали. Нам остались лишь ненависть и презрение. Они позволяют сохранить нам самоуважение. Когда на улицах мы видим немецкую униформу, то уже не задумываемся – она означает «враг».
– Но многие из этих солдат – хорошие люди, обычные люди, у которых дома остались жены, семьи. Если бы вы только смогли понять, что они такие же пленники, как и вы, может, тогда всем нам стало бы легче.
– Мы не хотим думать о них так, – возразила София. – Мы вообще не хотим о них думать. Но с тобой по-другому, Дитер. Для нас ты – не один из них. Мы тебя знаем.
– Но я все равно один из них. И в любом случае, не думал, что твоя сестра напомнит мне об этом. Я бы ни за что не узнал ее. Когда я был здесь, она была маленькой девочкой.
– Конечно, ты прав. О Дитер, когда это все закончится?
– Боюсь, что все закончится поражением для Германии, и довольно скоро. Не знаю почему – но дела пошли не так, как мы этого хотели. Вначале я был уверен, что нам достанется победа. Так очевидны были наши преимущества. Мы были такими сильными, такими сильными! И все же мы позволили загнать себя в угол. Наверное, если бы американцы не вступили в войну, все было бы по-другому. Но все это теперь лишь для книг по истории. Но удивляюсь я только одному: когда мы поднимем руки вверх и скажем: «Все кончено», когда мир узнает, какие вещи творились во имя нашей великой родины, – что тогда с нами сделают?
Его голубые глаза затуманились, в них промелькнула мука поражения. Глядя на него, София вспомнила молодого, уверенного в себе человека, который, когда война только начиналась, напугал ее неожиданным взрывом патриотизма. «Франция и Англия никогда не пойдут против Германии. Они понимают, что никогда не выиграют», – сказал он тогда, а глаза его пылали фанатичным огнем, так же, как у многих молодых парней и девушек, завороженных ораторским искусством и эмоциями Гитлера. Сейчас жар прошел, вместо него остались лишь утраченные иллюзии и стыд. Все они были одурачены, загипнотизированы чудовищем. А теперь их страна лежала в руинах, национальная гордость была попрана. И все равно им приходилось сражаться, поскольку Гитлер приказал, чтобы канал в Шербуре защищали до последнего человека.
– Как только эта свинья Гитлер уберется, все станет хорошо, – сказала София. – Вот увидишь, вы сможете все восстановить.
– Но простит ли нас мир? Сможем ли мы простить себя?
София занялась чайником, который наконец-то закипел. Ей не хотелось отвечать на эти слова Дитера.
Она разлила чай по чашкам и передала одну Дитеру. У чая был странный цвет и запах, какой-то едкий, землистый, совсем не аппетитный. Я так и не могу привыкнуть к этому, подумала София, медленно потягивая «чай». Едва ли есть что-нибудь хуже этого.
– Сколько лет прошло с тех пор, как я работал здесь на твоего отца? – сказал Дитер. – Помнишь, как мы катались на велосипедах по острову? Какое это было счастливое время!
Она молча кивнула. Да, это было счастливое время. Но теперь оно ушло навсегда вместе с ее юностью, невинностью и столькими грезами. Думая об этом, София испытывала щемящую боль, она вспоминала, какой была тогда юной, не ведавшей, что долгие, напоенные солнцем дни не могут продолжаться вечно.
– Я часто думаю о тех днях. Особенно с тех пор, как приехал сюда, на Джерси. Но здесь все так изменилось.
– Хорошо, что мы не знали, что нам уготовано, – сказала София. – Какое это, должно быть, ужасное проклятье – способность заглянуть в будущее.
– Да, наверное. Но иногда я думаю, что если бы я знал, предвидел, то смог бы что-нибудь изменить.
– Сомневаюсь. Ты не смог бы остаться на Джерси. Мама все равно отправила бы тебя домой. И что бы ты сделал, чтобы остановить все это? Ты так же бессилен, как и мы. Мы просто пешки, Дитер, маленькие люди. Когда случается нечто такое, мы ничего не можем сделать.
– Ну а наши жизни, мы ведь можем предугадать, что будет с нами?
– О да, – сказала София. – Да, я много думала об этом. И пообещала себе, что, когда все это закончится, я возьму жизнь в свои руки и никто больше не заставит меня пить этот отвратительный чай из листьев черной смородины!
Как только у нее вырвались эти слова, она подумала, что они, верно, звучат нелепо и он будет смеяться над ней. Но это было правдой, она много раз обещала себе именно это, лежа в постели без сна от голода и тревог, но никогда никому не высказывала своих мыслей. Она в смущении отвела взгляд в сторону. Но Дитер не засмеялся. Несколько мгновений он молча сидел и смотрел на нее. Потом робко протянул руку и коснулся ее руки, которая, будто защищаясь, обвила кружку.
Софии показалось, что сердце ее остановилось. Это было такое легкое прикосновение, но ей показалось, что весь мир сошелся в том месте, где его пальцы коснулись ее ладони.
– Ты думала обо мне, София? – спросил Дитер.
Она кивнула, не сказав ни слова.
– Я тоже часто думал о тебе.
– Но ты не писал. Ты же обещал мне, что будешь писать.
– Я писал. А ты не отвечала. Я писал еще, а ты все равно не отвечала. Я подумал, что ты забыла меня.
– Я ни разу не получила ни одного письма, – сказала София. – Я подумала, что это ты забыл меня.
– Не понимаю…
– Ну, я думаю, это теперь не имеет значения. Ты… – Она оборвала себя. – Ты здесь. – Она должна была бы сказать и понимала, что не должна этого говорить. Еще слишком рано что-либо предполагать.
Дитер медленно покачал головой, глядя на нее.
– О София, так хорошо снова видеть тебя, даже при таких обстоятельствах. Ты даже не представляешь себе.
– Нет, представляю. – Она отняла руку от чашки и положила ее ладонью вверх на скобленый стол, а он накрыл ее ладонь своею. Она посмотрела на его запястье с тонкими светлыми волосками и почувствовала, как в ней возрождается любовь, словно время вернулось назад, ей опять было четырнадцать лет и не было дней интервенции.
