Док опустил глаза, и Элли продолжала настаивать:
— Я говорю вам честно, от всего сердца, что пишу не для того, чтобы продемонстрировать шрамы на душе музыканта. Я пишу, чтобы рассказать вам о той музыке, которая исходила из ее души. — Она помолчала. — Мейбл особенная, и может, то, что вы от меня скрываете, заставит меня понять и написать все о песнях, которые она сочинила до своего исчезновения. Они так прекрасны. Я здесь, Док, потому что мне нравятся эти песни, и я не хочу, чтобы ее вклад в музыку был забыт со временем. Вы можете это понять?
Он неохотно поднял глаза, и она заметила, что в них промелькнуло уважение.
— Док, я должна понять, почему она исчезла, и думаю, вы единственный, кто это знает.
Молчание. Упрямое молчание мужчины, защищающего честь женщины. Элли взглянула на Маркуса, который пожал плечами, сочувствуя ей.
— Ну, вы знаете, где меня найти, если передумаете, — сказала она, сползая со стула. — Должно быть, она была одна такая на миллион.
Элли направилась к двери.
— Подождите, — раздался женский голос. Она повернулась.
— Давайте я вас провожу.
Миссис Лейсер попыталась слезть с табурета, но ее ноги не доставали до пола. Маркус помог ей, но ее походка оказалась вовсе не слабой и нерешительной. Подойдя к Элли, она сказала:
— Пошли.
Элли направилась за ней к стоянке. Женщина минуту молчала, потом подняла голову.
— Док никогда не скажет вам правды. Мужчины никогда не понимали Мейбл Бове, — проговорила она. — Это история женщины, и если вы хотите выяснить, что же с ней произошло, то должны поговорить с женщинами, которые ее знали.
— Но я и пыталась это сделать. И все-таки ни одна из них, кажется, не знает того, что знает Док, — Она поколебалась, потом выпалила: — А как хорошо знали ее вы, Гвен?
— Думаю, не хуже всех остальных. — Медленная, почти печальная улыбка. — Я могу сказать вам то, что Док нипочем не заставит себя произнести: эта женщина любила Персика Маккола всей душой, всем сердцем. А он обошелся с ней как с дурочкой.
Элли кивнула:
— Я так и думала. — Она наклонила голову. — Какой он был, Персик?
Женщина улыбнулась совсем молодо.
— Детка, в этом городе не было ни одной женщины, которая бы ни разу не представила себя с ним наедине. Он просто излучал что-то такое, понимаете? И смотрел женщине прямо в глаза так… — Она запнулась, покачала головой. — Вы понимаете, что я имею в виду? Он любил разжигать кровь.
Перед глазами Элли предстал Блю, со страстным взглядом, расслабленным телом и этой убийственной улыбкой.
— Да.
Гвен отошла на шаг.
— Вам надо поговорить с матерью Персика, Хэтти Гордон. Скажите ей, что это я вас послала.
— Спасибо. — Когда Гвен уже уходила, Элли спросила: — А вы расскажете мне, что помните, раз уж вы вернулись?
— Если вы не узнаете, что вам надо, от Хэтти, то я расскажу. — Она улыбнулась. — Вы смелая девушка. Мне это нравится. — Она подняла руку, прощаясь, и пошла назад.
Маркусу пришлось отвозить мать к врачу и выполнять некоторые ее поручения, и поэтому Блю провел все утро один, делая замеры земли и записывая результаты и постоянно думая об Элли.
Элли, чья история жизни была почти такой же печальной, как его собственная, с этой бьющей в ней энергией. Он бы хотел назвать ей имя ее отца, сделать такой подарок, но это совсем не просто выполнить, не выдавая ее секрета. Она доверилась ему, и он сохранит тайну, пока она не позволит раскрыть ее.
И он попытался разобраться сам. Потянувшись, чтобы сорвать засохший цветок, он вспомнил хиппи, которые остановились в городе тем летом. Он очень хорошо все помнил, принимая во внимание, что тогда ему было восемь или девять лет.
Автобус появился в городке, словно с экрана телевизора. Событие такое же удивительное и волнующее для маленького мальчика, как если бы по улице прошла кинозвезда. Блю и его дружок Делберт пошли следом по-над речкой до самого их лагеря на западном пастбище Рида и наблюдали за ними из-за деревьев. Автобус сам по себе был чудом, разрисованный цветами, бабочками и символами мира. Блю понравились и сами люди, которые из него вышли. Понравились длинные нитки мелких бус, которые они носили на шее, их длинные неприбранные волосы и цвета их одежды. Ему понравилось, что они носили сандалии и не носили рубашек. А однажды, шокированные и завороженные, Блю и Делберт наблюдали, как две девушки купались в речке совершенно обнаженными. Со слабой улыбкой он подумал, что одна из них могла быть матерью Элли.
Они ему понравились, и потом в течение нескольких последующих лет целью его жизни было вырасти и "стать хиппи". Это намерение, высказанное вслух, заставило его отца поперхнуться от брезгливости, а брата — покраснеть, что никак не повлияло на решение Блю. Он научился в кругу семьи не изображать этих райских птичек, хиппи.
Сейчас, стоя босиком в своей оранжерее, он подумал, что некоторые сказали бы, что он как раз этого и добился. Чтобы взрослый мужчина проводил время в диком мире цветов, играя с ящерицами и жуками, пытаясь найти способы накормить людей, которые не могут накормить себя сами?
Он хмыкнул, когда одна из этих ящериц пробежала по его ноге. Блю охватило чувство такого полного удовлетворения, такой всеобъемлющей правоты, что у него чуть не закружилась голова. Все то, что обычно беспокоило и печалило его, исчезло. Он не мечтал ни о чем, только быть здесь, в этом времени, со своим делом, с друзьями и домом. И с Элл и.
Элли. Своенравная и мудрая, забавная и убийственно честная, трезво мыслящая и скрытная. Даже одна мысль о ней заставляла его кожу покрываться мурашками. Он мог закрыть глаза и ощутить прикосновение ее волос к своему лицу.
В таком состоянии его даже не пугало осознание того, что он в нее влюбился. Полюбил такой любовью, которая предполагает совместную жизнь, рождение детей и старение. В конце концов, так поступает каждый человек — ну по крайней мере счастливый: влюбляется, обзаводится спутником жизни, домом, детьми, которые вырастают совсем не такими, как ожидаешь, но если они счастливы, все в порядке. Круг поворачивается, и иногда происходят печальные события, но потом он поворачивается снова, и наступают зеленые времена. И обычно все хорошо кончается.
Понимание этого как-то приподнимало его, словно наполняя летучим газом, и, не задумываясь, он положил образцы и пошел в дом переодеться. Пайкет с надеждой побежала за ним по ступенькам, и он вспомнил, что сегодня еще не давал ей лекарство.
— Ты меня за это ненавидишь, верно? — сказал он и скормил ей крошечную желтую таблетку, терпеливо погладил по горлышку, пока она не проглотила ее, и только потом отпустил. Кошка поморгала, мяукнула и побежала спасаться в его кабинет. Глупышка. Она час или два посидит, обидевшись, у него под столом, и снова все будет прекрасно.
