— Какой звук? — спрашивает он, наклоняя голову, чтобы приблизить свои губы к моему уху. Он отводит бедра назад, выходя из меня, прежде чем снова вонзиться внутрь. Ещё один хриплый стон вырывается из его горла.
— Этот?
Мне кажется, я только что умерла.
— Мм-хмм, — пытаюсь ответить я, довольная своей способностью заставлять мужа стонать мне на ухо, когда я прошу его об этом. — Ещё раз.
Майлз хихикает, и я чувствую, как он прижимается губами к раковине моего уха.
— Я никогда не встречал никого, похожего на тебя, Эмори.
— Всегда пожалу… — мои слова замирают, когда он начинает двигаться чаще страстными, медленными движениями. С каждым толчком он стонет мне в ухо. С каждым толчком я задыхаюсь и тихонько постанываю.
Я обхватываю ногами его бедра так сильно, как только могу, крепко держась руками за его шею. Он прижимается ко мне, толкаясь вперед снова и снова. Он не торопится, сохраняя при этом все ощущения. Майлз оставляет поцелуи на моем лице: на щеках, носу и губах. Я впитываю каждую секунду его нежности, как будто это последний раз. Это не правда, и всё же я навсегда сохраню этот момент в своих мыслях.
Мои ногти впиваются в его кожу, и он издает ещё один чертовски сексуальный хриплый стон. Этого почти достаточно, чтобы заставить меня кончить снова. Я пульсирую вокруг его члена, мои глаза закрываются. Я так близка к оргазму, что не знаю, как долго ещё смогу это выносить. Я просто надеюсь, что он тоже близко.
— Я не могу, — хнычу я, слеза скатывается из уголка моего глаза. Майлз сразу же смахивает её поцелуем. — Майлз, я не могу…
Эмоции переполняют меня, наполняя тело экстазом, а сердце теплом и чем-то ужасно похожим любовь. Что-то тяжелое и в то же время легкое. Что-то твердое, но непрочное.
— Ты можешь, дорогая, — он целует меня снова и снова.
Я теряю контроль над реальностью, видя звезды там, где их нет. Я так сильно сжимаюсь вокруг его члена, что поднимаюсь над облаками, приветствуя ангелов.
— Смотреть, как ты кончаешь — самое сексуальное зрелище на свете, — бормочет Майлз, и я чувствую, как он кончает.
Он закрывает глаза и испускает глубокий вздох. Самый хриплый и тихий из стонов. Майлз прислоняется своим лбом к моему, тяжело дыша. Я чувствую, как его сердце бьется в одном ритме с моим.
ГЛАВА 56
«Потому что есть много вещей, которые заставят тебя улыбнуться» — Cry with you by Jeremy Zucker
Майлз
У нас будет мальчик. Как, чёрт возьми, я должен объяснить своей дочери, которой не нужен брат, что у неё будет младший братик?
— Вы уверены? — я спрашиваю доктора Мэнсон в третий раз. Она ласково улыбается мне, кивает, затем подтверждает, но я снова переспрашиваю.
— Мистер Кинг, я совершенно уверена, что это мальчик.
— Брук нас убьет, — говорю я, когда до меня наконец доходит. У Эмори хватает наглости смеяться над моими страданиями. — Не смейся.
— Я не смеюсь.
Она совершенно точно смеется.
— Вы, кажется, не очень довольны результатом, — отмечает доктор Мэнсон.
— Дело не в этом, — отвечаю я. — Я очень рад, что в доме появится мальчик. Просто у меня есть пятилетняя дочь, которая приставит нож к моему горлу в ту же секунду, как я скажу ей, что у нее будет брат, а не сестра.
Доктор Мэнсон записывает что-то на листе бумаги, затем снова смотрит на меня.
— Мой сын тоже был не в восторге от того, что у него появилась сестра. Они часто ссорятся, но я знаю, что они не могут жить друг без друга. Я полагаю, это и есть любовь брата и сестры.
— Желание убить друг друга и в то же время безумная любовь, — подтверждает Эмори, как будто точно знает, о чём говорит доктор Мэнсон. Что ж, вероятно, так оно и есть. У меня нет братьев или сестер.
— Это относится к полу единокровным братьям и сестрам?
— Они все еще брат и сестра, мистер Кинг.
— Но также и двоюродные брат с сестрой.
Доктор Мэнсон знает о том, что случилось с Милли. Она не знала, что сестра Эмори была матерью моего ребенка, пока на четвертом месяце беременности Эм не попыталась в миллионный раз заверить меня, что с ней всё в порядке. После этого я сдался и рассказал, почему каждый раз, когда мы приходили сюда на обследование, я был напуган больше, чем Эмори.
Я никогда не считал, что для меня потерять Милли хуже, чем для Эмори. Тем не менее, я думаю, что в семейном плане это ударило по мне сильнее. Эмори знает её дольше, но предполагалось, что я буду растить с ней ребенка, а потом все свалилось на меня.
Эмори, возможно, боится умереть во время родов, но ей не нужно беспокоиться о том, что она может растить ребенка в одиночку. Мне не только придётся растить еще одного ребенка в одиночку, я потеряю ещё одну любимую женщину. Она никогда не говорила мне, что боится смерти, но я всё равно беспокоюсь каждый божий день. И я буду беспокоиться до тех пор, пока этот ребенок не родится, а Эмори всё ещё будет живой.
— Это не будет иметь значения. Не беспокойтесь об этом.
Но я беспокоюсь об этом. Что произойдет, когда через десять лет Брук придет домой из школы в слезах, потому что ее одноклассники узнали, что её брат является двоюродным? Это будет звучать так неправильно. Люди видят только причину, чтобы запугать кого-то, не думая, что это причинит другому человеку больше вреда, чем что-либо другое.
Я могу жить с тем, что люди обзывают меня за то, что я влюбился в сестру-близнеца моей покойной девушки. Я могу смириться с отвращением родителей Эмори. Но если моя ошибка причинит боль моей дочери, я не смогу с этим жить. Может быть, они никогда этого не узнают, потому что откуда им знать? Если Брук или её брат не расскажут своим друзьям, никто никогда и не узнает.
— Тогда увидимся через две недели, хорошо? — говорит доктор Мэнсон, вставая со своего стула. Она протягивает мне листок с указанием следующих четырех назначений Эмори.
— Я думаю, да.
Доктор Мэнсон прощается и выходит из палаты, закрыв дверь, чтобы дать Эмори немного уединения, пока она вытирает гель. Я беру несколько бумажных полотенец и помогаю ей дотянуться до тех мест, которые она с трудом разглядывает.
— Ты действительно боишься, что он не понравится Брук, да? — спрашивает Эмори мягким голосом. Она позволяет мне стереть гель. Это странно, но невероятно интимно.
— Нет, я боюсь, что она подумает, что я сделал это нарочно, чтобы… Я не знаю, например, чтобы избавиться от нее.
— Майлз, — Эмори кладет руку мне на щеку, заставляя меня посмотреть на нее. — Брук любит тебя. Она никогда бы не подумала, что ты пытаешься от неё избавиться.
Я беру её запястье в свою руку и прижимаю его к своему сердцу. Мое сердце, должно быть, колотится со скоростью сто миль в час. Она чувствует это, потому что мягко улыбается. С сочувствием. Она думает, что это из-за того, что я боюсь, что моя дочь может возненавидеть меня. Но мое сердцебиение участилось из-за Эмори. Потому что я люблю её так чертовски сильно, что это причиняет боль. При одном взгляде на неё мне хочется встать на вершину горы и кричать об этом на весь мир.
Она ещё не любит меня, но и не обязана любить. Я не виню её за это. Честно говоря, даже не могу поверить, что люблю ее. Но я уверен: не имеет значения, сколько времени это займет, семь часов или семьдесят лет, я буду ждать её, потому что любить кого-то — значит идти на жертвы. Это значит хотеть для них самого лучшего. Нужно много ждать, надеяться, молиться, чтобы сделать их счастливыми. Честно говоря, семьдесят лет, наполненных надеждой, что Эмори однажды полюбит меня, лучше, чем семьдесят лет, потраченных впустую на того, кого я не хочу. Так что, да, я подожду. Даже если на это уйдет вся моя жизнь.
— Какую кошку ты хочешь? — спрашиваю я, и моё сердце замирает, когда я вижу, как загораются глаза Эмори: уголки её рта приподнимаются в широкой улыбке, и она издает возбужденный вопль.
— Мы заведем кошку?!
