Ознакомительная версия.
– Через сколько отправляемся, молодой человек?
Тот окинул тяжело дышащую парочку насмешливым взглядом.
– Через пять минут, красавица. Еще успеешь последней лапши на его бороду навешать. Пораньше бы мужика отпустила, ишь, как запыхались!
– А знаешь, что самое хреновое? – не обращая внимания на балагурящего водителя, нервно спросил Георгий.
– Что, Гошенька?
– Весь в бинтах, еле глаза разлепил, языком не ворочает, но хрипит «Это она! Я знал! Берегись, брат! Она ведьма!!»
– Ведьма? Кто? О ком это он?
– О тебе, Катя! Ты – ведьма! Еще и ляпнула на прощанье, что он век тебя не забудет. Я сразу подумал – как-то нехорошо ты это сказала. Как знал, что он тебя во всем обвинит.
Она обняла его, вновь ощутив сотрясающую его дрожь.
– Родной мой, ну, что за ерунда? Какая из меня ведьма? Я не люблю его, это правда. Но, клянусь, никогда ему зла не желала. Он от наркоза еще не отошел, вот и бредит.
Георгий судорожно прижал ее к себе. Потом отстранил, вглядевшись в прозрачную глубину серых глаз.
– Знаешь, а он прав. Ты ведьма, Катька! Присушила меня. Но какая же прекрасная ведьма! И я люблю тебя больше жизни.
– Хорош обжиматься, духарики! По коням! – крикнул водитель, сплюнув под ноги и раздавив окурок. – Отчаливаем! Труба зовет! Мужчина, отпустите девушку!
– Прощай, Катя! Прощай, любовь моя!
– Почему – прощай? До свиданья, любимый мой. Держись, звони, сообщай, как Мишка. Приезжай, как сможешь. Я жду тебя.
Двери захлопнулись с визгливым грохотом. Катя пробралась на свое место, разыскав за окном фигуру в синих шортах и белой футболке, неподвижно застывшую в центре суетливо снующей толпы. Ледяной холод ворвался в жаркую духоту салона, покрыв кожу мурашками. Ощущение, что она видит Георгия в последний раз, длилось мгновение, но острый осколок успел войти в сердце, и оно вздрогнуло от боли. Хотелось вскочить, разодрать руками захлопнувшиеся двери и, вылетев из автобуса, повиснуть на его груди, чтобы больше никогда не отрываться от нее…
Но автобус тронулся с места, оставив позади заплеванный тротуар, сине-белое пятно в толпе провожающих, пыльные привокзальные пальмы и весь этот знойный курортный город, который ей уже не суждено было увидеть.
Катя вытянулась на топчане и закрыла глаза. Галина задумчиво разглядывала парус, непонятно откуда появившийся на горизонте. Вавочка рылась в сумке в поисках пилки для ногтей, и только Лидочка не сводила с рассказчицы возбужденного взгляда.
– Что же дальше, Екатерина Андреевна?
– Дальше – ничего. Больше мы не виделись.
– Как это?! Почему?! – вскрикнула Лидочка, заставив женщин оторваться от своих занятий.
– Сначала Георгий звонил, рассказывал о состоянии Михаила, потом пропал.
– Как пропал? Куда? Навсегда? – взволнованно спросила девушка.
– На год.
– И вы не выяснили, что произошло?
– А что тут выяснять, Лида? – Екатерина села на топчане. – Если за триста шестьдесят дней не нашлось одной минуты для телефонного звонка… я ждала, но не дождались, – неохотно договорила она.
– По-видимому, очередной, но слишком затянувшийся срыв, – предположила Вавочка, разыскав маникюрную пилку на дне сумки. – А вы так и не узнали, что это за срывы?
– Нет, так и не узнала. – Катя сняла солнечные очки. – Разумеется, интересовалась, спрашивала, но, вероятно, у людей, еще менее сведущих, чем я. Все версии сводились к тому, что это как-то связано с нервами, психикой и прочее в этом роде…
– Это алкогольные запои, – негромко сказала Галина.
Все изумленно повернулись к ней.
– Почему вы так думаете, Галя? – удивленно спросила Вавочка, отложив обработку поврежденного ногтя.
– А чего мне думать? Знаю, потому и говорю. Георгий Николаевич страдал тяжелым запойным алкоголизмом с бредом ревности. Мама пыталась его лечить, но все без толку. Пока сам за ум не взялся.
Под зонтом воцарилось мертвая тишина. Женщины осмысливали сказанное, не смея поверить, что такое возможно. Екатерина пришла в себя первой:
– Так вы… что же… получается, падчерица Георгия? Та самая?
– Та самая. Какая еще? Другой у него не было. А мама моя – его законная супруга. Первая и последняя! – с некоторым вызовом произнесла Галина. – И про тебя мы знали, Екатерина. Ненавидели, скрывать не буду. Эта ваша любовь чуть не ухайдокала его. Первый год, как вернется из Москвы – срыв! Потом чуток полегчало. А дядя Миша и в самом деле за отца ему был. Всегда выручал. Ходил за ним, поил-кормил с ложечки, из милиции не раз вызволял. Отец-то совсем ненормальным становился, когда в запой входил.
– Вот это поворот! Ничего себе! – воскликнула Вавочка, отложив пилку. – Убили, Галя! А вы что же, Катя, даже не догадывались, что Георгий алкоголик? Разве такое можно не заметить?
Екатерина с опущенной головой сидела на топчане, потирая виски.
– А как я могла что-то заметить, если при мне он не пил? Я понятия ни о чем не имела. Считала, что он вообще непьющий. Даже в компании или в ресторане – пригубит и поставит на стол.
– Правильно, – утвердительно кивнула Галина, – он между запоями не употреблял. Видеть не мог проклятую! Но уж как начнет – держись! Зверел, становился безобразным, страшным! Все крушил, всех гонял, подозревал в чем-то. До белой горячки не раз допивался. Мать не знала, куда и деваться, где скрыться от него.
– Галя, а зачем же ваша мама так мучилась? Почему не ушла от него, не нашла другого мужчину? – удивленно воскликнула Вавочка. – Она ведь, как поняла, красивой женщиной была? Зачем терпела весь этот ужас, не понимаю?
– Любила, вот и терпела. Что тут непонятного? Ждала, что образумится. Он ведь, когда трезвый, исключительно хороший человек был. Добрый, веселый и умный на редкость, не гляди, что спортсмен. Они с мамой такую библиотеку собрали – закачаешься!
– А он так и не рассказал вам про свое таинственное второе образование? – повернулась Вавочка к Кате.
– Так и не рассказал, – ответила та, не поднимая головы.
– Отец на попа учился, – с усмешкой взглянула на нее Галина. – Духовную семинарию закончил, в академию мечтал поступить. – Она замолчала, но вскоре вновь заговорила, доверительно понизив голос – Первый раз он крепко запил, когда его в сборную Украины не включили. Засудили на отборочных, а он тогда лучшим был в полутяжелом. Какого-то блатного пропихивали, молодого, неопытного, но со связями. Отец и психанул. Обиделся – страсть! Бокс совсем бросил, из Федерации ушел и запил с дружками прихлебалами. А те и рады – лестно с такой знаменитостью по ресторанам шляться. Его по тем временам каждая собака в городе знала. Халдеи в пояс кланялись, за счастье почитали, когда многократный чемпион Киева в их кабаке появлялся. Долго пил, страшно, облик человеческий потерял. Допился до того, что сразу две язвы заработал. Мать чуть умом не тронулась. Уговаривала, умоляла, на коленях ползала. Дружки, понятное дело, бросили его, как денежки кончились. В больницу загремел и там, наконец, пришел в себя. А как оклемался, в религию вдарился, Писание читать начал, в церковь зачастил.
Ознакомительная версия.
