на тумбу. Это подождёт! Тихо опускаюсь на пол, усаживаясь рядом с ней, ложусь головой на её колени, обнимая одновременно их обоих. Она запускает руку в мои волосы и гладит, успокаивая.
Как бы я ни пытался скрывать бурю эмоций, которая будоражит меня каждый раз после посещения кладбища, мне не удаётся.
Перед глазами стоит женская фигура в мраморе, и я с трудом проглатываю горький ком и закрываю глаза, чтобы она не видела этих слёз.
Сейчас я поступаю крайне эгоистично, позволяя себе снова пропустить через себя всю боль и страхи.
Воспоминания накатывают волнами. Долбанное цунами в потоке моих слёз бессилия.
Вспоминаю как страшный сон бесконечные лабиринты больничных коридоров, по которым я ходил долгие месяцы; горсти таблеток в холодных руках с тонкими пальцами под полупрозрачной иссушенной кожей; как я умирал и восставал вновь в каждый из этих бесконечных дней; как я жил и горел в аду, но не сдавался, не позволял себе отступить ни на мгновение.
Вспоминаю жаркую зиму в Эмиратах, дождливую американскую весну, знойное израильское лето, и меня начинает отпускать.
Тут же воскресают иные воспоминания: как на любимом лице впервые снова вспыхнул румянец, как щёчки начали округляться, скрашивая острые скулы, как цвет лица постепенно возвращался к привычному оттенку, как теплели руки, как переставали дрожать пальцы, и я, кажется, впервые за долгое время смог заснуть дольше, чем на пару часов.
Болезнь отступала. Я просто не оставил ей шансов. Взамен каждому отказу от врачей я находил десяток новых. В итоге лечение начало работать так, как я надеялся, что начнёт, и опухоль сначала прекратила расти, а потом уменьшилась в размерах до необходимого минимума. На это ушло двадцать месяцев моих кошмаров. Дальше стало легче.
Полгода мы кочевали из одной клиники в другую, сдавая бесконечные анализы. Моя жизнь становилась прежней с каждым положительным заключением высококлассных специалистов.
Где-то на этом бесконечно долгом пути я обрёл веру. Не знаю, как именно это произошло: возможно, когда я просил у Бога ещё несколько часов, несколько минут её жизни? Или когда отказывался слушать врачей, называвших меня больным ублюдком, измывающимся над умирающей женщиной? Или когда я заставлял её верить в меня, верить в нас, довериться, положиться, как однажды поступил я сам в отношении неё? Когда требовал потерпеть, потому что просто не мог, никак не мог, никогда и ни за что не мог отпустить её?
Может, я обрёл веру где-то на этом пути, может, она всегда была во мне, не знаю, но я верил и заражал своей верой её. Как только она смогла крепко стоять на ногах, мы обвенчались.
От вида моей славной Арины Сергеевны Щедриной в белоснежном облаке фатина и кружева у меня захватывало дух. Я благодарил всех святых за то, что эта женщина – моя супруга, моя любовь, моя семья – стоит сейчас рядом со мной, становясь моей женой теперь и по законам Божьим.
Следующие полтора года прошли в санаториях и на курортах. После длительного и довольно агрессивного лечения Арине требовалась реабилитация. И я снова расстарался и бросил все силы на поиски наилучших вариантов. Она ещё не знала, но я-то знал, что исполню каждое данное ей обещание.
Как только я дождался окончательного снятия диагноза и инвалидности, что приравнялось к тому, что официально моя жена стала считаться здоровой, я окончательно расслабился.
Очередной Новый год мы встретили в Париже. Я до сих пор не знаю, что загадала она, но без запинки отвечу, что загадал я: чтобы это никогда не заканчивалось, чтобы на нашу долю больше не выпадало тяжких испытаний, чтобы моя любимая женщина была здорова.
Летом мы провели три восхитительных недели, рассекая итальянские земли на красном кабриолете. Арина каждый день меняла платья и сделала, пожалуй, несколько миллионов снимков. Её соблазнительная улыбка, красная помада и ноги в туфлях на высоких каблуках, закинутые мне на плечи, когда мы любили друг друга где-то в полях Тосканы, расположившись прямо на капоте красного цвета, – этот момент навсегда останется моим лучшим воспоминанием. Одним из бесконечной череды лучших, связанных с ней.
Думаю, именно тогда я осознал, что всё закончилось. Арина в безопасности. Она рядом. Она – моя жена. Осознал и отпустил все тревоги.
А ещё именно в этот день моя жена сказала, что готова попробовать. Готова родить нашего ребёнка. И я полюбил её ещё сильнее.
Она окрепла. Восстановилась. Организм к тому времени уже очистился от воздействия агрессивных лекарственных препаратов. Её женские органы не облучались и не принимали на себя дозы радиации при обследованиях. Врачи не препятствовали нашему желанию.
И я молился, когда впервые за долгое время наполнял её собой – клетки к клеткам, молился, чтобы всё получилось, чтобы мы познали чудо рождения нашего дитя.
Прошло несколько месяцев, прежде чем мы наконец увидели заветные две полоски. Учитывая анамнез, врачи тряслись над Ариной, а она сама, на удивление, ходила легко и беззаботно.
В положенный срок через естественные роды на этот свет явилась наша дочь. Все тринадцать часов я не отходил от своей жены и всерьёз думал, что она будет меня проклинать, но, конечно, я ошибался.
Дарью Игоревну Щедрину мы встретили с улыбками, с глазами, полными слёз счастья. Я крепко держал руку Арины, словно боялся, что она исчезнет, если я отпущу. В миг, когда Дашутка издала свой первый в жизни крик, а Арина протянула руки к дочери, я протяжно выдохнул: каждая секунда бесконечных недель моей, казалось бы, безнадёжной схватки со смертью, каждая секунда сжигающего меня в огне боли и мучений ада были не напрасны. Видеть слёзы, струящиеся по прекрасному лицу моей жены, в то время, когда она любуется нашей прекрасной маленькой девочкой, это бесценная награда.
Я всегда знал, что этот момент будет стоить всей моей жизни, каждого дня ожидания и молитв. Я всегда знал, за что боролся и что не планировал потерять.
Мы нашли счастье друг в друге, мы познали любовь благодаря друг другу, и вместе мы создали нечто совершеннейшее и удивительнейшее: наша любовь обрела физическое воплощение в нашем ребёнке.
Спустя полгода к моей жене вернулись некоторые ранние симптомы её заболевания, и
