когда подрались с местными.
– Ну, и нормалек, – тоже ухмыляюсь. – Мы были крутой командой.
– Были, – соглашается Соня, накрывая мою руку на рычаге коробки передач своей ладошкой. – А сейчас? – шепчет практически бездыханно. – Сейчас мы команда?
Сжимаю ее пальцы.
– Конечно, – сиплю я. – Это навсегда.
– Тужур.
– Что?
– Ничего… Но в деревню мы все-таки не поедем. Я слышала, во Франции уровень преступности бомбический.
– Кхм… Ну а куда поедем?
– Тут неподалеку есть замок…
И попадем мы на свадьбу. Вот вам и поговорили!
Оставляем машину на паркинге. Еще на подходе к самому замку десять тысяч шагов набиваем. Раскатываем территорию вдоль и поперек. Соня то и дело ахает и охает над «красотой». А потом пересекаем мост и у дворца натыкаемся на ту самую свадьбу.
– О, Боже… – сложив перед собой ладони, вздыхает уже над молодоженами. – Сань… Это потрясающе! Кино! Сказка! Волшебство!
И мы остаемся там стоять. Ситуация повторяется – Солнышко смотрит на торжество, а я – на нее.
– Ты бы хотела такую же? – не могу не прохрипеть вопрос, который раздувается непосильной ношей в груди.
– Что «такую же»? – делает вид, что не понимает.
Но я же вижу, что все поняла.
– Такую же свадьбу, – повторяю не самым терпеливым тоном.
– При чем тут это? – пыхтит, выдавая себя с головой. – Я, может, вообще замуж не собираюсь… Никогда.
– Да? – поддаю я мрачновато, поймав окончание последнего слова.
Пизда.
– Да. Решила так.
Баклажанит тут же. Красное платье теряется.
– Давно решила?
– Вчера.
Я провожу рукой по лицу. До кучи еще какой-то Мулен-Руж по мимике выдаю. Сую ладони в карманы брюк. На шаг отступаю.
– Ум-м, – выдаю я, выворачивая нижнюю губу и кивая, типа это реально звучит внушительно.
Только Солнышко не отступает.
– Ум-м, – мычит мне в тон.
Передергивая плечами, складывает руки на груди.
– Хреновый у тебя план, малыш, – сообщаю почти ровно, только хрипоты в голосе – тонны.
– Почему это?
– Провалится.
– В смысле?
Сглатывая, отводит взгляд. За ней смотрю на ту самую чертову свадьбу. Потом – снова на Соню. Резко шагаю вперед. Выдергиваю руки из карманов. Обнимаю и прижимаю, пока не стыкуемся по всем точкам.
Она не двигается. Я прикладываю губы к ее уху.
– Ты будешь Георгиевой. Моей, – учитывая интонации моего севшего скрипучего голоса, звучит реально как проклятье. Богданова вздрагивает. Но я еще и клятвой дожимаю: – Отвечаю.
Хмыкает иронично. Толкает меня в грудь.
Глаза в глаза. Доли секунды, за которые сгорают килобайты нервных клеток и сворачивается кровь. Уходит.
Я даю ей возможность оторваться. Сам в это время стою и тупо восстанавливаю дыхание. Не выпускаю из виду, пока не доходит до моста. Тогда в последний раз протяжно вздыхаю и иду следом.
Обратно в город едем молча. Я внимательно наблюдаю за Соней во время ужина. Она, конечно, не хохочет, как днем, но и расстроенной не выглядит.
И все же…
В номере, едва за нами закрывается дверь, ищу ответы у нее.
– Все нормально?
Солнышко пожимает плечами.
– Открой шампанское.
Это, естественно, никак не сойдет за ответ. Но я не решаюсь на нее давить. Проводив взглядом на балкон, иду к столику, на котором красуется заказанное нами ведерко с торчащей из него бутылкой. Выдергиваю, подхватываю бокалы и следую за Соней.
– Рот в рот? – предлагает она, когда наполняю первый фужер.
Смотрю на нее, чуть приподнимая брови. Отставляю бутылку, набираю в рот шипучку и, не глотая, шагаю, пока не настигаю ртом ее губы. Она сама их открывает. Приглашает, горячо дыша. Прижимаюсь и вливаю.
Стонем одновременно.
Я кладу ей на шею руку. Поглаживаю большим пальцем ее гортань. Надавливаю, провоцируя рефлексы. Когда сглатывает, толкаюсь в ее рот языком. Снова стонем. Часть второй порции шампанского выливается из Сониного рта и сбегает по подбородку вниз. Я смещаюсь, чтобы слизать эти потеки. Солнышко вздыхает и прижимается крепче.
Примерно половину бутылки этим сасным способом приходуем. Целуемся так, что губы трескаются. И ветер уже ласкает полуголые тела – я без рубашки, малышка – в одном белье.
– Ты никогда не пел для меня… – бомбит Соня.
– А почему я должен был петь? – угрюмо возмущаюсь я. Старые триггеры дают о себе знать. – Я тебе не клоун.
Ненавижу валять дурака. Еще сильнее ненавижу, когда кто-то другой его из меня хочет слепить.
– Спой.
– Соня…
– А я тебе станцую.
– Голая. У меня на коленях, – ставлю условия я.
Хотя какой, на хрен, я? Не я. Только нижняя часть меня.
– Договорились.
Делаю большой глоток из горла. Отступаю на пару шагов, пока не упираюсь поясницей в холодный металл балконного ограждения.
Я бы хотел сказать, что в тот момент во мне открылась личность рок-звезды. Но, бля… Нет.
Если то, что я толкаю, и является каким-то мощным разъебом, то не в самом стоячем ключе.
Дело в том, что я зачем-то снова вспоминаю нашу прошлогоднюю тусню в деревне… Весь тот дурно смердящий зашквар… Свой стыд и свою, мать вашу, эйфорию… Танцы, драку, ругань, приглашение в подсолнухи, Сонин игнор, свою атаку, сеновал… Первый, второй и третий поцелуи… Споры, обиду, ярость, ревность, страх, тоску, страсть, растерянность, потрясение, сумасшедшую, блядь, любовь… Все те бешеные эмоции и все те гребаные нервы!
Сука… Ладно. То, что я выдаю, баш на баш, это полнейшая, чтоб вы понимали, дичь.
Свистанув так, чтобы меня, мать вашу, весь Париж слышал, я раскидываю руки и, заряжаясь каким-то молниеносным куражом, выстреливаю затрапезный хит.
– Bu-o-ona sera… Buona sera, seniorina…
Соня прыскает. Зажимает ладонью рот. Второй держится за живот. Но у меня уже подпал. Продолжая петь, толкаю бедра вперед и двигаю ими как какой-то, мать вашу, стриптизер, задавшийся целью в штанах расшатать «слоника».
– У-у-у… Давай, давай! – Богданову это, определенно, заводит.
Она не только подогревает словами. В ладони хлопает. Сама танцует. И подпевает тоже. Жесткий позорняк, но он стоит того, чтобы видеть ее кайф.
– Скидывай… Скидывай штаны, принц!
Я ее взглядом ебу, клянусь. Выписывая бедрами немыслимые дуги, отщелкиваю пряжку. Наматываю ремень между пальцев. Дергаю с намеком, что кто-то сегодня может быть сладко отшлепан в постели. Прежде чем расстегнуть молнию, грубо сгребаю свое ебаное достоинство в ладонь.
Толчок,
