хорошо. Выходные-то в силе? — он странно замедляется и тормозит меня, прихватывая локоть. — Ромка, скажи, что вы останетесь. Не начинай отмазки на ходу придумывать. Погода задушевно шепчет. Вечера здесь сказочные. Сычи пищат, соловушки трели ведут. Свадьбы у них, что ли. Короче, тут главенствует разврат, а заправляет ужас. Но урожай, — папа кривится смешно, а глазами водит, разминая яблоки в орбитах, — скажем так, не очень. Сельское хозяйство — определенно не сильная черта Юрьевых. Однако! — он выставляет палец, направляя вверх. — Мы старались. Ты чей такой будешь, тигрик? Смешной котяра.
— Останемся.
— Останемся? А на всё, что старый червь, помимо этого, сказал, я так понимаю, наплевать?
— Рад и погоде, и урожаю. Переживаю, что…
— Да закройся ты, Ромка. Итак, — он приподнимает переноску и поворачивает её, при этом кошачья мордочка сразу же встречается с мужским благожелательно настроенным лицом, — изучаешь, барс?
Останемся, конечно. Зря, что ли, тарабанили Паштета. Кстати, кот разошёлся и начал заново брать приступом временную клетку почти на подъезде к родительскому дому.
— Как зовут этого малыша?
— Паша, — закрываю машину, выставляя сигнализацию.
— Как? — у отца ползут на лоб глаза, а речь теряет связность, пока он старается осознать то, что я сказал. — То есть? Это же… Павел, я правильно понял? То есть кота вы, детки, назвали человеческим именем. Чтоб я сдох! Кто ж вам так насолил? Был, видать, какой-то…
— Паштет, — усмехнувшись, хлопаю его по плечу. — Сокращенно — Пашка! Но только тогда, когда плохо себя ведёт и терроризирует хозяйку.
— Ой, не говори, — он запрокидывает голову и заходится в громогласном хохоте. — Она, видимо, придумала? — резко оборвав приступ безудержной радости направляет взгляд на Ольгу, чьи волосы трогает мать, бережно наматывая пряди на указательные пальцы.
— Он подкидыш, я нашёл под входной дверью.
— И с именем, я так понимаю, церемониться не стал. Жрать, что ли, хотел? — подмигнув, подталкивает нас. — Идем, Ромка, поможешь с дровами и мангалом. Пусть девчонки пообщаются. Мать переживает, не спит и…
— Пусть Оле не досаждает.
— Рома-Рома, — становясь ко мне лицом, отец заглядывает в мои глаза, — не понимаешь ты старых и больных маразматиков. Марго не удержать. Ты знаешь, мама иногда по ночам кричит.
Это совесть, видимо, орёт, когда терзает, напоминая, как мать хлестала нас с женой моим ремнём…
То же время
У неё очень тёплые руки. Если честно, довольно странно. Любые прикосновения этой женщины ко мне сейчас приятны, нежны и совсем не вызывают отвращения. Хотя раньше, точнее в первую нашу встречу, от пальцев старшей Юрьевой тянуло мерзким, просто-таки отвратным, пронизывающим до костей, липким холодом.
Временами, что бывает крайне редко, мне кажется, что в день нашего с ней не совсем хорошего знакомства Марго отчаянно желала, чтобы я ушла туда, откуда появилась, сбежала к чёрту на рога, сгинула и провалилась, возможно, без вести пропала, как жуткое видение, испарилась, не оставив слабого следа ни в памяти, ни в самой жизни её любимого, драгоценного, а главное, единственного сына. Возможно, мать желала нам тогда добра, только вот я, дурёха, самолично лезла в петлю. Надо было… Надо было… Но, к сожалению, не смогла!
— Ты замёрзла? — свекровь гундосит в мою спину, по ощущениям — где-то на уровне лопаток. — Дрожишь, как осиновый листочек. Да что я спрашиваю! Открытые плечики, лёгкая маечка и тонкие бретели. А бельё там есть? Какая великолепная ткань. Струится — просто прелесть.
— Разумеется, — парирую мгновенно.
— Девочка, ты очень красивая, да и этот небесный цвет тебе к лицу. Роскошные волосы, — властно наматывает кончики себе на пальцы, легонько тянет, вынуждая запрокинуть голову, но тут же отпускает, цепляясь влажной кожей на своих ладонях за сильно наэлектризовавшиеся шёлковые кольца. — Повернись ко мне, солнышко, — теперь она терзает мои плечи, мягко потирая обнаженные участки кожи. — Как ты себя чувствуешь? Вижу, что и румянец появился, и глазки заблестели. Оля-Оля… Ну, ну? Не молчи, пожалуйста. Детка, как дела, а что сегодня с настроением?
Дурацкая привычка «нукать», словно лошадь запрягать и принуждать к чему-либо. Она, похоже, пытается наехать очевидным авторитетом, без стеснения пользуясь положением старшей, а значит, главной в этом помещении.
Ах! А эти сто сумбурных слов в минуту. Да ещё столько же вопросов, как говорится, ни о чём и обо всём. Слишком пристальное внимание к простой одежде и внешнему виду в целом. Ей определенно доставляет огромное удовольствие во все глаза рассматривать и словесно терзать меня, не оставляя ни единого шанса на побег и долгожданное спасение.
— Всё хорошо. Тепло и удобно. Юрьев перед выездом лично проверил наличие нижнего белья и утвердил форму одежды для пикника. Я предусмотрительно привезла сменку — не стоит волноваться, что придётся что-то одалживать бестолковой невестке. И носки, и шорты, и джинсы, и менструальные трусы лежат в той сумке, которую муж занёс к нам в комнату. Желаете посмотреть для того, чтобы убедиться в правдивости моих слов?
— Оль… — теперь я чувствую её горячую щеку возле основания шеи. — Не злись на меня. Прости неугомонную свекровь. Голова вообще не варит. Устала находиться здесь — хочу домой, а Игорь упёрся рогом и ни в какую. Хоть ты режь его. Даже день рождения решили провести на природе, словно репетицию поминок скопом будем прогонять. Вдвоем кукуем здесь почти две недели, а такое впечатление, что целую вечность отсидели. Одичали, видимо. И ещё! Пойми, пожалуйста, я ведь волнуюсь за тебя.
— Я взрослая, мама. С высшим образованием, штампом в паспорте и золотым кольцом на пальце. В жизни, как ни крути, но всё же состоялась и к тридцати восьми, на первый взгляд конечно, слишком много перенесла. Кому-то этого не перепадает и за век, а я всего лишь треть с небольшим отмахала, а дважды — исправьте, если вдруг где-то просчиталась и ошиблась — умерла и надежду потеряла, похоронив так и нерождённого ребёнка.
— Прости-прости, — шепчет и сжимает мне предплечья. — Не вспоминай, не думай. Выбрось из головы! Кыш! Вон! — её запястья вдруг странно поднимаются и внезапно спереди обхватывают мою шею.
Она на что-то всё-таки решилась? Надо бы отдать ей должное — как долго милая свекровь к такому шла. Теперь, наверное, с испорченной невесткой желает попрощаться? Что ж ты медлишь, «мама»? Сильнее. Ещё, ещё, ещё. Дави. Круши. Ломай!
— Уберите! — вцепляюсь пальцами, а впившись ногтями в тыльную часть её ладоней, изо всех сил стараюсь сбросить пястную удавку. — Нет!
— Надеюсь, что тебе там слышно. Я никогда не прощу тебя, — привстав на цыпочки, свекровь хрипит с угрозой в ухо. — Как врач! Слышишь?
