Как и от покорности Анны. Насколько одна девушка была охреневшей, настолько же вторая бесхребетной.
Они были как небо и земля. Хитрая, уверенная в том, что ей сойдёт с рук всё, что угодно, Даша разозлила меня даже меньше, чем Анна, у которой совершенно нет гордости, как выяснилось, и чувства собственного достоинства. Это ещё раз подтверждало мою теорию о том, что Дюпон жалкая и никчёмная.
Вместо свидания я добавил Даше ещё три дня карцера. Зайду к ней утром и надаю пиздячек! Сейчас настроения нет. И конфеты, пожалуй, лишние. Перетопчется!
Когда Дюпон швырнула мне в лицо коробку, я почти поверил, что она способна на поступок. Но нет, я ошибся, через пару минут её порыв захлебнулся в её же слезах. Пусть у Даши до жопы косяков, но она стоит ста таких вот фрогиек. Может быть, мне всё же стоило бы присмотреть Воронько на роль жены? У нас хотя бы дети будут истинными патриотами. Смелыми, непоколебимыми гражданами, с чёткой позицией, кто они, и зачем.
На гражданке, где не треба воевать, Даша бы успокоилась. Да я бы и не спорил с ней. Из-за чего спорить с женой в миру? Котлеты или гуляш, синие обои или жёлтые? Смешно ей-богу!
Мне понравилось кошмарить Анну. Что у неё в голове, господи? Каша-малаша! Какая же она дура! Впрочем, как и все из антиберлесского альянса. А ещё кижанкой себя возомнила! Аж противно! От кижанки у неё акцент, от берлессов имя. Больше ни хуя!
Уже оставшись наедине с собой, я почувствовал укол совести. Чем я занимаюсь? Тираню двух сопливых девчонок? На хуя? Что я пытаюсь им доказать? Мои потуги имели бы смысл, будь мы на гражданке, но мы на войне, а здесь очень мало по-настоящему важных вещей и моя возня с девчонками не входила в этот узкий круг ценного.
Мне стало жалко Аню. Неприкаянная она какая-то. Сама не знает, чего хочет. Ни родины, ни флага. Красота — это всё, что меня зацепило в ней. Снаружи ранимая, нежная, хрупкая девушка, а внутри ничего целостного — труха.
Утром я проверил, готовы ли могила и крестик для бриминки, и пошёл к Даше. Она обрадовалась, увидев меня. Прилипла к решётке, в надежде, что я открою дверь, зайду в карцер или выпущу её, но я не открыл.
Очень хотел зайти. Соскучился.
Опасался, что поведусь на Дашины красивые глаза и трахну её! Я был голоден. Хотел её, пиздец!
Мне тяжело было держать себя в руках, но я собрался.
— Как дела, Даша?
— Никак. Может, мне положена амнистия?
Она эротично облизнула свои губки, и у меня встал! Дашка знала, что имеет власть надо мной. И я знал, что она это знала.
— Не положена! Зачем ты заставила Дюпон мыть туалеты? Думала, я не узнаю?
— А чё такого? Пусть работает. Почему эта жаба должна сидеть на всём готовеньком?
— Я наказывал только тебя.
— Ты же знаешь, что мне западло парашу трогать? Мало тебе, что я сижу взаперти? Думаешь, этого недостаточно? Почему ты так суров со мной?
— Потому что с близких двойной спрос, Даша! Я удвоил тебе срок за самоуправство.
Даша ничего не ответила, но по её раздувающимся ноздрям я определил степень её внутреннего кипения. Я просунул руку через решётку и погладил девушку по щеке. Она зарумянилась и часто задышала, реагируя на ласку. Потом я схватил её за волосы и прижал лицом к решётке. Даша испуганно вскинула на меня свои чёрные глаза.
— Держись подальше от Дюпон! Иначе, я тебя выгоню! — тихо, почти шёпотом проговорил я. — А могу и повесить, Даша! Знаешь ведь, что могу?
Чмокнув её в губы, я ушёл, не оглядываясь, потому что знал, какая буря сейчас в карцере.
Анна ждала меня одетая и причёсанная. Стоило мне войти к ней в камеру, она поднялась с кровати, и сама подошла ко мне.
— Доброе утро, Аня!
— Доброе утро, — ответила она, обратившись ко мне никак, то есть нейтрально.
— Готова?
— Да.
Я окинул взглядом камеру. На столе открытые конфеты. Значит, не удержалась и открыла? Мне было радостно знать, что искушение взяло верх над Дюпон и она угостилась конфетами. Рядом с коробкой лежал блистер с таблетками. Я шагнул к столу и взял в руки таблетки. Название на бриминском. Этот язык я так и не осилил.
— Ты больна? — осведомился я у Анны. — Что за таблетки?
— Это не мои, товарищ полковник. Это было в коробке с конфетами. Я подумала, что это ты мне положил, чтобы мне лучше спалось. Можешь забрать. Я такое лекарство пить не стану!
— А что это за лекарство, Аня?
— Снотворное. Одна таблетка сбивает с ног даже здоровенного мужика, так что я, пожалуй, обойдусь.
— Ты уверена? Ты знаешь бриминский?
— Такой препарат есть у моего отца. Ему выписывал психиатр. Их так просто не достать.
— Может быть, в коробке была ещё какая-то записка?
— Нет.
Я вытряхнул конфеты на стол и внимательно осмотрел упаковку. Ничего подозрительного я не обнаружил, но какого чёрта Барсов отправил Даше снотворное? Тайком. Что-то я не припомню у Даши бессонницы. Напротив, я всегда завидовал её крепкому сну.
— Ты давно ела конфеты, Аня?
— Вчера, — ответила она, виновато опустив глаза, потому что её смутила эта слабость. — И утром две.
— Нормально себя чувствуешь?
— А что? — испугалась Анна.
— Да хер знает, срок годности истёк. Прости, не доглядел, — соврал я, засовывая блистер в карман. — Я тогда заберу таблетки обратно? И коробку тоже.
— Гроб лучше не открывать. Сама понимаешь... — сказал мне полковник, когда привёл меня на место, где выкопали могилу для Берты.
Рядом были ещё два захоронения. Одна могила
