что воображение как-то само нарисовало эту мрачную картинку. Нет, побитым-то я его, конечно, не представляла, но вот осунувшимся и изможденным – вполне.
– Так, значит, тебе здесь неплохо? Ну… В смысле терпимо? – сбивчиво интересуюсь я.
– Терпимо, – легким кивком головы он подтверждает мою мысль.
– А условия какие? Кормят вкусно? В камере хорошо?
Улыбка Пеплова становится чуть шире, и он слегка покачивает головой:
– Камил, ну ты же понимаешь, что «вкусно» и «хорошо» – это не про изолятор? – он делает небольшую паузу и задумчиво прикусывает губу. – Но в целом я не жалуюсь. Любой опыт, неважно, хороший он или плохой, – это опыт.
Поразительно. Я-то думала, что мне придется воскрешать боевой настрой упавшего духом Пеплова, ведь на его месте любой другой человек, зажатый в условиях пенитенциарной системы, чувствовал бы себя угнетенным…
Но даже здесь Антон отличается от основной массы. Спокоен, как удав, и никакой паники.
Бери пример, Камила!
– Лучше расскажи, как у тебя дела? – он подсаживается чуть ближе к стеклу и кладет свободную руку на стол.
И в этот самый момент я замечаю то, что вновь поднимает в моей душе ураган переживаний. Его костяшки сбиты в кровь. Причем раны свежие, даже немного кровоточащие. Выходит, на деле все далеко не радужно, просто Антон предпочитает это не обсуждать. По крайней мере, со мной.
Вот черт… Как же это характерно для мужчин! Помнится, отец даже в последние дни болезни, ворочаясь на подушках в предсмертной агонии, не жаловался и не требовал сочувствия. Будучи несмышленой девчонкой, я то и дело приставала к нему с расспросами, мол, где болит и почему он такой бледный. А папа натянуто улыбался, гладил меня по голове и говорил, что просто хочет пить. Я выходила из комнаты за стаканом воды и через стенку слышала его сдавленные, полные отчаяния стоны.
Тогда-то я и поняла, что самый большой страх сильных людей – вдруг оказаться слабыми. Поэтому если они не хотят жалости, не надо ее навязывать. Каждый имеет право справляться с трудностями по-своему. И это право надо уважать.
– У меня все нормально, – как можно беззаботней отзываюсь я, стараясь не глядеть на его израненные руки. – Я ведь на работу устроилась, в гостиничный комплекс «Севастопольский», слышал о таком? Ну вот, на должность администратора пошла. А недавно меня начальница к себе вызвала и повышение предложила, представляешь?
Я рассказываю Антону о своей новой жизни с радостным воодушевлением и удовлетворенно подмечаю, что ему нравится меня слушать. Пока я говорю, его взгляд как бы невзначай ощупывает мое лицо: задевает ресницы, скатывается по носу и останавливается на губах. Он смотрит нежно и в то же время обжигающе. С пристальным вниманием и какой-то необъяснимо глубокой вовлеченностью. Неужели его и впрямь интересует моя беспечная болтовня?
– Честно говоря, я согласен с твоей начальницей, – дождавшись окончания моего пространного повествования, заявляет Пеплов. – Тебе надо переходить на заочку. И совмещать будет проще, и денег больше заработаешь, и для будущего полезней.
Если на текущий момент у меня и были какие-то сомнения по поводу предложения Нины Павловны, то теперь, после слов Антона их как рукой сняло. Его мнение для меня авторитет, и если он считает, что перевод на полный рабочий день будет правильным решением, то я именно так и поступлю.
– Ну, значит, перед тобой сидит будущий старший администратор, – я театрально надеваю на голову воздушную корону. – Принимаю поздравления, Антон Максимович.
– Поздравляю, Камила, ты умница, – он произносит это так тепло и искренне, что в моем сердце вдруг один за другим зажигаются бенгальские огоньки. Искрят и потрескивают, наполняя радостью нутро.
А пошло все к черту! Все эти условности, предрассудки, обиды… Так надоело притворяться! Почему нельзя быть честной? Говорить не то, что надо, а то, что чувствуешь?
– Антон, а ты скучал по мне? – выпаливаю я, поддавшись эмоциональному импульсу.
Однако, Пеплов, к сожалению, не разделяет моего воодушевленного настроя – на его лицо ложится темная тень, а брови смыкаются на переносице. Пару мгновений он напряженно смотрит в одну точку, а затем вскидывает на меня мрачный, полный какой-то вселенской печали взгляд.
– Давай проясним ситуацию сразу, – начинает он, и я уже знаю, что дальше не услышу ничего хорошего. – Спасибо, что пришла. Я правда рад тебя видеть, но… Больше этого делать не нужно. У меня сейчас слишком много проблем и неопределенностей, так что все эти свидания через стекло… Они ни к чему, понимаешь? Живи своей жизнью. У тебя это прекрасно получается.
– Но…
– Камила, – тон Антона становится более назидательным. – Больше ты сюда не придешь. Договорились?
Какое-то время мы молчим. Он буравит меня требовательным взглядом, пытаясь в очередной раз подчинить своей воле, а смотрю на него внимательно и изучающе, впервые в жизни силясь понять, что же стоит за этой напускной жесткостью. Наверняка где-то там, под толщей принципов и бронью несгибаемого характера живет самый обычный смертный человек. Человек, которому страшно. Который и любит, и ненавидит, и грустит…
Антон может притворяться сколько угодно, но правды ему не скрыть. Она сквозит в его интонациях, полуулыбках и взглядах. Красной линией идет через всю нашу историю, и отрицать ее бессмысленно.
– Нет, не договорились, – глядя ему прямо в глаза, отвечаю. – Ты мне больше не начальник и указывать не можешь. Я буду тебя навещать, потому что сама этого хочу. Разумеется, ты имеешь право отказаться и не выходить ко мне на встречу, – я упираюсь локтями в стол и придвигаюсь к стеклу почти вплотную. – Но я буду приходить до тех пор, пока меня пускают. Надеюсь, это понятно?
Кажется, Антон удивлен моей наглостью, потому что его глаза слегка расширяются, а рот приоткрывается с явным намерением что-то сказать, но слов в трубке так и не слышно.
Ого! Неужели я вынудила оторопеть сурового и непробиваемого Пеплова?
– Время! – громовым раскатом звучит голос уполномоченного сотрудника, явно обращенный к нам.
Я вздрагиваю от неожиданности, а Антон, так ничего и не ответив, кладет трубку обратно на стол. Затем медленно поднимается на ноги и устремляется обратно к двери.
Однако у самого порога он оборачивается и кидает на меня еще один пробирающий до мурашек взгляд.
Вне всяких сомнений, он понял. Понял, что так легко я от него не отступлюсь.
