Ознакомительная версия.
– Сам урод, – покраснела Вика, сообразив, что даже не причесалась, потратив все время, пока Дима брился и умывался, на поиски носков. В результате носки она так и не нашла, нацепив ботинки на босу ногу, в связи с чем правая пятка уже основательно стерлась и саднила.
– Тебе листок с ручкой дать или будешь конспект ногтями на столе вырезать? – съехидничал Ренат, глаза которого съехались к носу в попытке рассмотреть ее бюст. Вика тоже опустила взгляд и в ужасе натянула уже снятую куртку. Лифчик по неизвестной причине тоже отсутствовал. Почему отсутствовала только эта деталь нижнего белья и носки, она не помнила. Но без бюстгальтера майка вообще ничего не прикрывала.
– Тебе без куртки лучше, – честно сообщил Ренат. – На!
Он протянул ей вырванный из тетради лист и обгрызенную ручку.
– Спасибо, – шепнула Вика.
– «Спасибо» не греет, – многозначительно подмигнул он и пробежался взглядом по спрятанным под курткой рельефам, изобразив абстрактную волнистую линию.
– Хочешь греться – вон батарея, – прошептала Вика. И повторила изображенную Ренатом кривую.
В офисе была совершенно нерабочая обстановка. У главбуха случился юбилей, поэтому народ озабоченно шмыгал по коридорам в преддверии банкета. Это был один из тех редких дней, когда сотрудники не ломились к нему в кабинет с вопросами, идеями или просто с целью «настучать». Поскучав за пустым столом и выпив пару чашек кофе, он решил считать день потерянным для бизнеса. Представив счастливую мордашку Вики, когда она увидит его у входа в институт с цветами, Дима решительно встал и, сказав секретарю, что его сегодня больше не будет, неторопливо вышел.
Пробка на мосту сбила ему все планы, поэтому на покупку букета времени уже не оставалось.
– Красный «Мерседес», красный «Мерседес», – бормотала Вика, бредя вдоль кривоватого ряда припаркованных машин. Как назло, красной была каждая вторая. В марках она разбиралась плохо и радовалась только одному: что не страдала дальтонизмом, иначе поиски не увенчались бы успехом. Значок «Мерседеса» она знала, поэтому петляла между автомобилями, внимательно разглядывая эмблемы на капотах. Найдя похожий, она с сомнением уставилась на машину. На спортивную тачку агрегат был похож меньше всего, и цвет был скорее не красный, а бордовый. За рулем сидел мрачный бугай, угрюмо смотревший куда-то вниз.
Дима опоздал к началу представления и с интересом наблюдал за гулявшей между автомобилями Викой, пытаясь понять, чем она занята.
– Тук-тук! – глупо улыбнулась она, смущенно побарабанив в стекло «Мерседеса». Похоже, водитель был целиком и полностью поглощен какой-то своей проблемой и, судя по направлению взгляда, физиологической. Ей было неудобно отвлекать мужчину от печальных дум, тем более что она не была уверена в адекватной реакции на ее появление. Вероятно, Маринка на подобные штучки реагировала спокойно, но Вика была девушкой посторонней, неготовой к сопереживанию.
– Эй, – она стукнула по стеклу сильнее, деликатно отвернувшись, давая тем самым мужику возможность привести себя в порядок. Но дверь неожиданно распахнулась, весьма чувствительно ударив ее по бедру.
– Чего надо? – сумрачно вывалил в щель лобастую башку водитель. В руках у него был тетрис. – Чего ты тут трешься? Мне девка не нужна, своя есть. Вали! Я из-за тебя проиграл опять!
Оскорбленная Вика надула губы и выпалила:
– Она просила передать, что не придет. Заболела она. Гриппом. А поскольку грипп передается воздушно-капельным путем, Маринка решила на вас не плевать.
– Какая Маринка? Кто на меня плюнуть собрался? Я Дашку жду!
– Извиняюсь! – Вика шарахнулась от машины и быстро посеменила прочь.
Дима с изумлением наблюдал за этой не совсем понятной сценой, а Вика продолжила свое движение вдоль машин.
В самом конце ряда стоял еще один красный «Мерседес», ярко-алый, приземистый, с приятным мужчиной за рулем. Других претендентов на роль Паши вблизи не наблюдалось.
Вика постучала по окошку и опасливо отскочила. Стекло опустилось, и водитель приветливо улыбнулся:
– Чего изволит сеньорита?
– Вы Марину ждете?
– Да, – на его лицо наплыло озабоченное выражение.
– Здравствуйте. Она заболела и просила предупредить, что не придет. У вас трубка выключена, поэтому она не дозвонилась.
Повторять пассаж про волнения и беспокойство за его здоровье у нее уже не было моральных сил.
– Надо же, какая жалость, – огорчился Павел Антонович, освободивший сегодняшний вечер. – Кстати, садитесь, давайте я хоть вам приятное сделаю!
– Чего это? – попятилась Вика, соображая, что имеет в виду Маринкин кавалер.
– Подвезу вас. Вам куда?
– А, – она обрадовалась. – Конечно, если вам не трудно.
– Мне не трудно еще и покормить вас. Не составите мне компанию?
– Нет, – смущенно замотала головой Вика. Это было какое-то наваждение. Похоже, Марианнино колдовство, благополучно пережив инкубационный период, начало действовать в полную силу. Бульбенковские кавалеры потянулись к ней как мухи на сахар. – Я не хочу есть. И у меня дела сегодня еще… всякие. Знаете, я лучше на троллейбусе.
– Да что вы! Я же ничего не имел в виду, просто мне скучно без Марины. Кстати, передавайте ей привет. Пусть поправляется. Я вас подвезу, мне не сложно. Что вы там жметесь, сядьте нормально! Криво сидеть вредно, осанка испортится. Кстати, позвоночник надо беречь смолоду…
В результате Дима стал свидетелем того, как его девушка, не напросившись в одну машину, уехала на другой. В принципе в этом не было ничего особенного, но неприятный осадок остался. Вика уехала неизвестно с кем в неизвестном направлении. Звонить ей на трубку почему-то не хотелось.
Павел Антонович вернулся домой рано. Он потоптался в коридоре, пригладил волосы и молодцевато прошелся по комнатам. Домработница уже ушла, а жена еще не приходила. Жена… Он с неудовольствием захлопнул ее шкаф, передумав устраивать обыск. Она была слишком хитрой, чтобы подставиться по глупости. Ему хотелось тешить себя надеждой, что супруга действительно считается с его мнением и побаивается скандала, иначе она не стала бы скрывать от него свою отвратительную связь с пацаном, годящимся ей в сыновья. То, что Елена Николаевна печется в первую очередь о своем имидже, ему в голову не приходило.
На стене под стеклом висела фотография студенческой поры: они стояли, обнявшись, на фоне прозрачных струй фонтана, уходящих в голубое небо, обрезанное золотистой рамкой. Елена Николаевна, тоненькая и улыбчивая, весело смотрела в объектив, слегка прищурившись и положив голову на его плечо. А он сам, юный красавец, стоял, сдвинув брови и пронзая орлиным взором социалистические перспективы. Павел Антонович всегда ощущал себя именно таким, каким он был на этой фотографии: молодым и сильным. Ежедневно скользя по ней взглядом, словно по зеркалу, он каждый раз убеждался в том, что да, он именно такой. А вот жена изменилась: пополнела, обрюзгла и утратила легкость характера. Подойдя к зеркалу, Павел Антонович с интересом вгляделся в свое отражение. На него уверенно смотрел тот самый парень с фотографии, слегка заматеревший, немного осунувшийся, но по-прежнему красивый. Раньше они были стильной парой, а теперь все изменилось. Жизнь несправедливо распорядилась его судьбой, связав интересного мужчину с быстро стареющей женщиной. Елена Николаевна перестала быть привлекательной и волоклась за ним, как баржа за бурлаком. Он уже давно заслуживал большего, но фортуна почему-то закрыла шлагбаум, вынудив его наблюдать за проносящимися мимо годами. Ему не хотелось думать о том, что только благодаря жене он занимает сейчас именно то положение на оси жизненных координат, которого достоин. Павел Антонович искренне считал, что добился всего благодаря своему опыту и знаниям, не беря в расчет тот факт, что тысячи экономистов, обладающих большими способностями, остались за бортом только потому, что не имели нужных связей. Для него было удивительно, что жена, оказывается, продолжала считать себя женщиной, не успокоившись на том, что муж теоретически перестал быть мужчиной. Это он, молодой и здоровый, имел право на личную жизнь, но с какой стати она, не стесняясь своего тела, морщин и прочих возрастных дефектов, пошла налево? В этом было нечто аномальное. Павел Антонович прижался лбом к холодному стеклу. На улице стемнело, и из-за стекла на него смотрел изборожденный морщинами старик с тяжелым взглядом и обвисшими мешками под глазами. Он вздрогнул и вернулся в гостиную, снова заглянув в зеркало. Нет, все было в порядке, это блеклый свет фонарей так обезобразил его отражение. Было как-то тошно и неуютно. Попытки вспомнить облик жены в деталях провалились. Образ Елены Николаевны сливался в общее крикливо-размытое пятно, вихрем носящееся по коридорам и олицетворяющее собой помесь разъяренного быка и комбайна без тормозов. Черты лица тоже категорически не восстанавливались в памяти. Обычно, когда супруга задавала дежурно-ритуальный вопрос: «Как я выгляжу?» – Павел Антонович давал не менее дежурный ответ: «Как всегда – великолепно». Это было вполне естественно. Ведь не ждала же она в самом деле, что он будет ее разглядывать и делиться впечатлениями! Да и что нового можно разглядеть в жене, которая всю жизнь с тобой рядом? Его угнетал не столько факт измены, сколько невозможность поставить супругу на место, хоть как-то наказать. Павла Антоновича изводила мысль о собственной зависимости. Радужные перспективы в виде юных дев и красивой жизни демонстрировались ему исключительно сквозь решетчатое окно камеры под условным названием «семья». Срок был пожизненным, а приговор обжалованию не подлежал. В этой мрачной тюрьме, по крайней мере, кормили и одевали, причем весьма неплохо. Выпущенный на волю заключенный мог не пережить радостей свободной жизни, имевших и свою оборотную сторону. Оставалось только гордо распускать хвост и орать из своей клетки: «Свободу попугаям!» Это было горько и унизительно.
Ознакомительная версия.
